Зная ее крысиную скупость, Алена перепугалась. Наспех одевшись, выскочила на улицу, поймала «левака» и по вечерней Москве помчалась в «Славянский кредит». Там, оступаясь на высоких каблуках, взбежала по ступеням к подъезду банка. У подъезда было пусто, только два охранника дежурили при входе. Алена, запыхавшись, спросила:
— А Гжельский ушел уже?
— Вы Бочкарева?
— Да.
— Идемте.
И тем же маршрутом, что в прошлый раз, охранник повел Алену через огромный вестибюль к лифту. Только теперь в вестибюле было полутемно и пусто, и мраморный пол гулким эхом отдавал их шаги. Потом кабина лифта взлетела в темноте, словно в никуда, а коридоры, по которым они шли на тридцать шестом этаже, показались Алене сумрачными, тревожными. В приемной Гжельского тоже никого не было, хотя дверь в его кабинет была открыта настежь.
Охранник показал Алене на эту дверь и тут же ушел.
Алена, набрав воздуха, как перед выходом на подиум, сделала шаг вперед. И увидела Гжельского.
В полутьме своего гигантского кабинета он сидел за письменным столом, освещенным только настольной лампой, и, чуть наклонив голову набок, что-то стремительно писал.
Не решаясь помешать ему, Алена молча замерла в двери.
Гжельский работал сосредоточенно, не поднимая головы. За его спиной, далеко внизу была россыпь огней московского муравейника и светящийся пунктир автомобильных фар на Садовом кольце. Но сюда, к этому небожителю, не доходили ни городской шум, ни остальная суета московских обывателей.
Глядя на Гжельского, на великолепие его кабинета и на ту пропасть, которая отделяет его от мелких людишек внизу, нельзя было не проникнуться сознанием своей мизерности по сравнению с этим титаном.
Наконец, после долгой паузы, Гжельский устало разогнул спину, потянулся и заметил Алену.
— О, ты уже здесь? Извини, я заработался. Столько дел, столько дел!.. — Он встал и извлек из ящика фотоаппарат. — Что ж, раздевайся, у меня ту пленку засветили в лаборатории. Придется снова…
Алена разделась до пояса.
Гжельский поглядел на нее в окуляр фотоаппарата.
— Знаешь что? Снимай-ка все. Так будет эффектней…
Алена, чуть поколебавшись, разделась до конца.
Гжельский начал щелкать вспышкой.
— Да, так лучше, так лучше… Теперь в профиль… Идем сюда… — Он перешел в соседнюю комнату для совещаний, и Алена вынужденно последовала за ним.
Там, в этом небольшом конференц-зале, на красивых мраморных консолях горели свечи в богатых подсвечниках, а на длинном столе стояло ведерко со льдом и бутылкой шампанского. Здесь же было два бокала.
— Ну-ка, сядь на стол возле шампанского, — сказал Гжельский и посмотрел в камеру. — Так, хорошо, прими свободную позу… Нет, ты очень зажата, сядь свободней. Знаешь что? Давай выпьем. Ты любишь «Дом Периньон»? — Он налил вино в бокалы и подал один Алене. — За что же мы выпьем? Давай-ка за нас. Просто за тебя и за меня!
Гжельский поднял свой бокал и выпил. Алена — тоже.
— Знаешь, — сказал он, — ты мне безумно нравишься, я тобой просто любуюсь. Если бы у меня было больше времени, я бы за тобой поухаживал. Но я живу в таком напряженном графике! Это сейчас я отключил все телефоны, но таких свободных часов у меня бывает два-три в неделю, не больше. — Он снова налил шампанское в бокалы. — Я знаю, ты думаешь: вот они, хозяева жизни, живут на небесах! Но ты не представляешь, какая в этих небесах борьба, как тебя хотят урыть на каждом шагу, уничтожить и даже просто убить, физически. Порой я думаю: а на хрена мне это? И хочется послать все… — Он стал расхаживать вокруг стола, на котором сидела Алена. — Но… Смотри, вот сейчас в стране кризис, даже в Москве люди еле-еле сводят концы с концами. А представляешь, на Севере? В Заполярье? Люди по году зарплату не видели. Если я не возьму «Норильский никель», кто его заберет? «Премьер-банк». А что такое «Премьер-банк»? Семьдесят процентов принадлежит немцам. То есть весь российский никель потечет в Германию, а нашим рабочим снова шиш! Шиш! И так везде, везде! Сотни тысяч людей зависят от меня, но если посмотреть в корень, то это я завишу от них. Я должен платить им зарплату, я должен привезти им на зиму уголь и продукты, я должен построить детские сады и школы, я должен всем, всем… Ох, да что я тебя гружу? Тебе это скучно… Давай я покажу тебе одну вещь. Похвастаюсь. Ты как женщина сумеешь это оценить…
Гжельский подошел к сейфу, открыл его, достал небольшую коробочку и показал Алене. В коробочке на черном бархате лежало ожерелье с такими крупными голубыми бриллиантами, что даже пламени свечей, которые отразились на гранях этих бриллиантов, было достаточно, чтобы вся комната вдруг осветилась их голубым сиянием.
У Алены от восхищения загорелись глаза.
— Нравится? — усмехнулся Гжельский. — К сожалению, это раритет, я не могу тебе подарить. А вообще это ожерелье граф Орлов заказал для Екатерины Второй, а мне его подарил президент за помощь в трудную минуту… — Он вдруг пресек сам себя. — Нет, ты меня положительно расслабляешь, я с тобой разболтался. Одевайся. Вот тебе за сегодняшнюю работу. — Он спрятал коробочку с ожерельем в сейф, а на стол перед Аленой положил десять стодолларовых купюр.
Алена стеснительно сказала:
— Не слишком ли вы много даете?
Гжельский улыбнулся:
— Детка, поверь мне: денег никогда не бывает слишком много. Это во-первых. А во-вторых, мы должны платить девушкам за то, что у нас нет времени за ними ухаживать.
Алена, улыбнувшись, спрятала деньги в сумочку.
— Между прочим, — сказал он, — ты какими духами пользуешься?
— Польскими. А что?
— Знаешь, я человек консервативных вкусов, мне нравится «Шанель № 5». — Он положил на стол еще две сотни. — Вот, купи себе «Шанель»…
— А что? Мне сюда еще приходить?
Гжельский поглядел ей в глаза и улыбнулся:
— И не раз… Я тебе позвоню.
Алена, поколебавшись, взяла деньги на «Шанель».
Старинные напольные часы пробили час ночи. Алена спохватилась:
— Ой, уже ночь!
Он усмехнулся, откровенно любуясь ею:
— Не беспокойся. Тебя отвезут.
И действительно, белый растянутый «кадиллак» вез ее по ночной Москве. Алена в одиночестве сидела на заднем сиденье — сначала зажато, в углу, подобрав ноги… затем, оглядевшись, расслабилась, передвинулась в центр сиденья, вытянула ноги… потом нажала кнопку радиолы, и лимузин огласила музыка радиостанции «Монте-Карло»… Алена закинула руки за голову и мечтательно засмотрелась в окно на неоновую рекламу ночного Арбата. Но думала вовсе не о ночных клубах, которые проносились мимо, а, как человек уже взрослый и самостоятельный, рассуждала, что она сделает на те две двести, которые дал ей Гжельский. И, обдумав, уже назавтра приступила к исполнению.
