Газеты и телевидение всего мира постоянно сообщают об убийствах и покушениях на прокуроров, министров и даже на короля Испании…
Не раз вся Испания выходила на демонстрации в Мадриде и в других городах, требуя прекратить террор и осуждая сепаратистов…
Но ЭТА не прекращает террора, от ее рук уже погибло более 800 человек, а во время одного из терактов в Бильбао, когда было взорвано два кафе в центре города, погибли иностранные туристы…
186
Закатное солнце уходило за надгробные плиты и памятники. Как всегда по субботам, Алена сидела на могиле дочки, которую два года назад похоронила тут, под Ниццей, на кладбище de Caucade, где были могилы княгини Елизаветы Кочубей, генерала Николая Юденича, полковника Александра Раевского, поэта Георгия Адамовича и еще трех тысяч русских эмигрантов. Почему-то казалось, что здесь, на Лазурном берегу, девочке (или ее душе) будет покойней, чем на парижском кладбище. Но чем прекрасней стояла погода на побережье, тем больней сжималось сердце оттого, что всей этой божественной красоты не видит ее дочь, не дышит этим упоительным воздухом Средиземноморья и не бегает своими босыми ножками по его теплым пляжам. Стоило подумать об этом, стоило представить, что сегодня девочке было бы два года, она бы разговаривала, смеялась, пела и бегала по пляжу, как слезы накатывались на глаза и Алена, сидя у маленькой надгробной плиты с фотографией Фелиции, заливалась слезами и шептала:
— Девочка моя, девочка…
Но звенел колокольчик кладбищенского сторожа, извещая о закрытии кладбища, и Алена вздыхала, утирала слезы, крестилась и шла к выходу.
Так было и сегодня, с той только разницей, что по дороге Алена почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Она оглянулась по сторонам и увидела справа от себя, метрах в пятидесяти, мужчину лет сорока, лысоватого, небритого, с черными мешками под глазами. Он сидел перед свежей могилой и смотрел прямо перед собой, туда, где остановилась Алена, но не видел ни ее, ни вообще ничего и никого вокруг.
Алена двинулась дальше к выходу.
Где-то вдали, на окраине кладбища, снова зазвенел колокольчик.
Алена оглянулась.
Мужчина, сидя в своем неутешном горе над свежей могилой, не шевелился и не слышал звона колокольчика, а попрежнему смотрел сквозь пространство невидящими глазами.
Что-то толкнуло Алену вернуться и подойти к нему. Могила, у которой он сидел, утопала в цветах. Над этими цветами на временной стойке была укреплена фотография молодой женщины.
И снова вдали прозвучал колокольчик и голос сторожа:
— Кладбище закрывается… Кладбище закрывается…
— Мсье, — сказала Алена мужчине, — всех просят уйти.
Он посмотрел на нее.
— Да, да… Сейчас…
И — остался сидеть у могилы.
Но с тех пор каждый раз, когда Алена приходила на кладбище, она находила на могиле своей дочери букет белых роз — точно такой же, какой лежал у той могилы, возле которой сидел тогда этот мужчина.
Однако самого его Алена на кладбище не заставала — то ли он приходил сюда значительно раньше и уходил до ее появления, то ли его не было в Ницце, а цветы сюда привозили по его поручению.
И все-таки они встретились.
Это было в праздник Вознесения, в тот день, когда Алена с букетом цветов пришла на кладбище с утра. Направляясь в глубину кладбища к своей дочери, она увидела этого мужчину возле все той же могилы с фотографией молодой женщины, под этой фотографией лежал букет белых роз. И точно такой же букет уже лежал у могильной плиты Фелиции.
Алена села у могилы дочки, положила свои цветы рядом с белыми розами и услышала у себя за спиной скрип шагов по песку. Этот скрип замер рядом с ней. Алена повернула голову и сказала через плечо:
— Мсье, спасибо за участие в моем горе.
В этот день они вышли с кладбища вместе — Франсуа шел с тростью в руке, оказалось, что он прихрамывает.
На улице напротив кладбищенских ворот стоял темный «роллс-ройс», из машины вышел шофер и распахнул дверцу перед Франсуа. Тот коротким жестом предложил Алене подвезти ее.
— Спасибо, мсье, — сказала она. — У меня своя. Оревуар.
И, сев в свой старенький «рено», покатила домой.
Но «роллс-ройс» двинулся следом, и было просто глупо и невежливо игнорировать это. Через двадцать минут в Ницце они сидели в небольшом и скромно оформленном ресторанчике «Дон Камилло», и Алена, достав из сумочки карманный альбомчик с фотографиями дочки, показывала их Франсуа.
— Ее звали Фелицией, в честь моей бабушки… — сказала Алена. — А вашу жену?
— Мадлен, — сказал он. — Она погибла в Бильбао в том кафе, которое взорвали баскские террористы. Меня ранило в ногу, а ее… Там погибло сорок шесть ни в чем не повинных людей…
187
Так они подружились. С тех пор как Алена заплатила за свои полеты самую дорогую цену, какую может заплатить женщина, флирт перестал ее интересовать и мужчины — в своем мужском качестве — потеряли для нее свою притягательность. Но Франсуа, слава Богу, и не претендовал на эту форму отношений, он сам был сражен недавней гибелью жены, и именно эта общность боли сблизила их, как — вне зависимости от пола, возраста и социального статуса — сближает незнакомых людей общая больничная палата или соседство родных могил на кладбище.
Алена никогда не спрашивала Франсуа, кто он, чем занимается, да и виделись они, надо сказать, нечасто — не чаще одного-двух раз в месяц на кладбище. То есть это и дружбойто трудно было назвать, потому что дружба предполагает какое-то более регулярное и глубокое общение, а здесь были только взгляды, полные взаимного понимания, несколько малозначительных фраз при встречах да минуты родственной печали у дорогих могил. Но именно эти минуты породнили их, и однажды во время непогоды, когда Алена и Франсуа, одетые в куртки с капюшонами, в очередной раз шли с кладбища к своим машинам, Франсуа вдруг сказал:
— Завтра я еду в Страну басков.
— Зачем? — спросила Алена.
— Кто-то должен остановить это безумие, — ответил он. — У вас это Чечня, у англичан — Ольстер, у французов — Корсика, а в Испании — Бискайя. Но сколько это может продолжаться?
— А что вы можете сделать?
— Я кузен принца Монако, и это дает мне особый статус — я посредничаю при осложнениях отношений между разными странами. А в Бискайе… Знаете, в шестидесятые годы там все начиналось с борьбы против режима Франко, который искоренял баскский язык и культуру и посадил в тюрьму элиту страны. Тогда студенты создали подпольную организацию, взрывали франкистских чиновников и генералов. Но сейчас Франко нет, а они все воюют. Почему? Потому что политика — это продолжение экономики. Там ужасная диспропорция — роскошные курорты вдоль берега и нищета басков в горах. И сепаратисты опираются на эти нищие слои. Поэтому я строю там детский оздоровительный центр — больницу, детский сад и спортивный комплекс. В нем будут работать больше сотни врачей, учителей и медсестер. И мне нужен человек, который возглавит этот проект. Я думаю, это работа для вас.
