Одним из героев романа является Михаил Суслов, главный идеолог и Серый кардинал Кремля в 60—70-е годы. Я, конечно, не был знаком с Сусловым, я знал о нем только то, что знали тогда все. То есть – почти ничего. Но мне помогли сухой некролог и медицинское заключение о смерти Суслова, опубликованные в «Правде» после его смерти. В медицинском заключении было сказано, что Михаил Андреевич Суслов страдал сахарным диабетом. Я взял это заключение и поехал на другой конец Нью-Йорка, в Квинс, к своему другу доктору Леониду Дондишу. И Леня по этому заключению составил мне полную историю болезни Суслова, то есть ретроспективно рассказал о том, как начинается и протекает сахарный диабет. А я эту истории болезни привязал к биографии Суслова, опубликованной в Большой советской энциклопедии, и экстраполировал на историю страны. И вот какой из этого вышел эпизод:
«– …Врачи – тоже следователи. Вот смотри… – Главврач вернулся к своему столу, вытащил из ящика пухлую папку со множеством закладок. – Это история болезни товарища Суслова Михаила Андреевича. Открываем. Детские болезни – корь и свинку – опустим. Возьмем 1937 год. Михаил Суслов, старший инспектор Центральной контрольной комиссии ВКП(б), то есть сподвижник Ежова, поступил в больницу с диагнозом „сахарный диабет, раннее поражение сосудистой системы и сосудов головного мозга“. Вспомни, чем занималась ЦКК в тридцатые годы, и причина болезни станет ясна. По приказу Сталина они тысячами уничтожали самых талантливых большевиков, расстреляли всю ленинскую гвардию. А в 37-м году Сталин расстрелял Ежова и половину сотрудников ЦКК. От этого у товарища Суслова началась первая атака сахарной болезни, резко повысилось количество сахара в крови и произошло поражение сосудов головного мозга. Но это же и спасло ему жизнь – Сталин не расстрелял его и не отправил в Сибирь. – Главврач перелистнул дело до следующей закладки. – Когда Суслов поступил в больницу в следующий раз, как ты считаешь? Оказывается, в 53-м году, март месяц. У соратника Сталина, члена Президиума ЦК КПСС Суслова – снова резкое повышение сахара в крови, удар по сосудистой системе, поражение сосудов головного мозга. Почему? Потому что, как ты помнишь, в марте умер Сталин, а потом его соратники кокнули Берию. И у Суслова – атака диабета, а попросту говоря – страх за жизнь. Ну а такие вещи не проходят бесследно: увеличение содержания сахара в крови и поражение сосудов головного мозга меняет психику человека. Диабетическая личность не может пить, не может есть то, что хочет, половые удовольствия крайне ограниченны. В результате его психика ущемляется, он инвалид. Во всем мире таких людей не назначают на ответственные посты – диабетическая личность становится агрессивной, она мстит окружающим за свои недуги. Суслов же, скрывая свою импотенцию и болезнь, создал легенду, что он эдакий партийный аскет, марксистский святоша. Но болезнь и неудовлетворенность требовали компенсации. Поэтому дома он избивает жену и сына и доводит обоих до алкоголизма, а на работе изводит подчиненных марксизмом…»
Дальше я себя цитировать не буду, я просто показал, как из десяти сухих строк некролога возникла целая глава, в которой главный герой нащупывает первый исток очередного кремлевского заговора. И хотя после выхода книги все западные журналисты, которые брали у меня интервью, непременно спрашивали о моих тайных кремлевских осведомителях, никаких тайных каналов связи с Кремлем у меня, конечно, не было. Роман получил широкую известность, потому что в нем преемником Брежнева был предсказан Андропов – в то время, когда все западные советологи предсказывали Романова или Устинова. Но это уже относилось к их неумению читать те же советские газеты, которые читал я, когда писал «Красную площадь»…
После «Красной площади» я писал «Чужое лицо», и тут возникли трудности совсем иного рода, тут нужна была информация, которую ни в каких газетах не найдешь. Действие нескольких глав этого романа происходит на советской подводной лодке, а я ни на советской, ни на какой другой подлодке никогда не был. Как же я мог позволить себе писать то, чего я не знаю и не видел? Я не мог. Поэтому я потратил три недели на поиски советских военных моряков в Нью-Йорке и – представьте себе! – через «Дом Свободы» нашел двух советских подводников, сбежавших на Запад. Конечно, я пригласил их к себе в гости. Когда они приехали, в моей квартире стоял ящик водки, а на столе была обильная закуска. Дальнейшее, я думаю, ясно: через три дня, когда ящик с водкой опустел, я знал о быте советских подводников столько же, сколько мои гости. Включая даже такую «мелочь», как главное развлечение подводников во время многомесячного похода, – тараканьи бега. Позже, когда книга была написана, мой немецкий издатель отправил ее на отзыв натовскому эксперту по советскому военно-морскому флоту и с изумлением сообщил мне, что даже этот эксперт не нашел в книге никаких технических ошибок…
Не менее интересны, я думаю, были поиски информации при работе над романами «Завтра в России» и «Кремлевская жена». Я сел писать «Завтра в России» в конце 1986 года, когда М.С. Горбачев только-только начал свою перестройку. Я выписал с радиостанции «Свобода» дайджест советской прессы, обложился советскими газетами и стал раскладывать пасьянс из тех социальных и политических сил, которые были за и против перестройки в СССР. Но никакая перестройка у меня не шла без реабилитации Бухарина и Троцкого. И где-то в десятой, кажется, главе я на эту реабилитацию решился, сам изумляясь фантастичности этого шага и отнеся эту реабилитацию куда-то на третий или даже четвертый год перестройки. Но каково же было мое изумление, когда я получил газеты с сообщением, что Горбачев уже сейчас, в 1987-м, реабилитирует и Бухарина, и Троцкого!
Действительность двигалась согласно сюжетному ходу моего романа, но опережала его во времени, и мне пришлось ускорить действие своего романа – в точном соответствии с лозунгом Горбачева об ускорении.
Впрочем, одних – как бы это сказать? – социально-политических выкладок и расчетов мало для романа, нужно было понять характер самого Михаила Сергеевича, понять, что же им движет. А сделать это, живя в Торонто, было невозможно – гигантские речи Горбачева, с которыми он выступал на заре перестройки и которые публиковались в «Правде», были, как и его книга о «новом мышлении», полны и даже переполнены шелухой партийной риторики, как речи Хрущева, Брежнева и Фиделя Кастро. Не знаю, возможно, таким образом М.С. пудрил мозги и вешал марксистско-ленинскую лапшу на уши своим коллегам по Политбюро, скрывая от них свой план реформировать совковую систему, но, так или иначе, найти живое слово в его речах было просто невозможно – сколько я их ни изучал. И тогда я выписал со «Свободы» стенограммы его речей, которые радиостанция «Свобода» записывала чуть ли не из космоса, во всяком случае – прямо с микрофонов, перед которыми Горбачев выступал в Красноярске, Иркутске и в других городах во время своих вояжей по стране. Это были речи без правки правдинских и тассовских редакторов, в них были зафиксированы и простые оговорки, и даже кашель Горбачева. И вот по этим стенограммам я смог из гигантского количества банальной коммунистической риторики вылущить то, что искал, – вкрапления живой речи, приоткрывающие подлинный характер Михаила Сергеевича. Там это было очень явственно и наглядно: десять минут абсолютно пустого коммунистического пустомельства и вдруг – минута живой, от себя речи. Или – в ответ на какой-то вопрос простых слушателей – Михаил Сергеевич говорит без начетничества, здраво и живо.
