– Вы не больны случайно? – Яблонская положила руку на его лоб, он почувствовал прохладу ее ладони. – Нет, – сказала она. – Можете идти.
– А… а как же?…
– Варя? Она спит. Все в порядке. Можете ехать спокойно. Она будет спать еще часов шесть. Или восемь. А вам нужно ехать, Лева.
Он встал.
– Я могу ее видеть?
– Нет, – сказала Яблонская неожиданно жестко, как умеют говорить только врачи и хирурги. – Это ни к чему. Езжайте! Уже светает.
– Спасибо, – сказал он и пошел по коридору к лестнице, чувствуя какую-то странную саднящую боль в правом плече. А в голове и даже в левой руке – руке писца или, по-новому, журналиста – еще плавали, как остатки кораблекрушения, непонятные фразы на давно забытом языке. Кто писал их? Кто диктовал их ему?
«Мы далеки от Сиона, но до нас дошел слух, что по множеству наших грехов спутались подсчеты…
Я сам живу у входа в реку и не пускаю русов, прибывающих на кораблях, проникать к нам…
Я веду с ними упорную войну… Если бы я оставил их в покое хоть один час, они уничтожили бы всю страну… С месяца Нисана мы выходим из города и идем каждый к своему винограднику, к своему полю, и к своей полевой работе…»
Так и не вспомнив, откуда он знает этот текст и этот странный гортанный язык, Рубинчик вышел из больницы. Холодный воздух заснеженных Сокольников, темень раннего зимнего утра, московская морозная промозглость, черные деревья с пустыми ветками, в которых, как раковые опухоли, торчат шары вороньих гнезд. «Боже мой, – сказал себе Рубинчик, ведя машину по темному Лучевому проезду, – это же чужая страна! Что я делал тут тысячу сорок лет?»
И вдруг полоса чистого льда, скользкого, как стекло, легла под колеса, и машину понесло влево, на встречную полосу движения. «Руль в сторону заноса!» – вспомнил Рубинчик золотое правило московских водителей, и вывернул руль, и ударил ногой по тормозу, но машина не слушалась ни руля, ни тормозов, ее несло к противоположному тротуару, и Рубинчик увидел, как стремительно и неотвратимо он врежется, влепится сейчас в чугунную тумбу фонарного столба.
– Нет! – зажато выкрикнул он своему Богу и увидел Варины глаза – такие, какими они были, когда она уходила на аборт.
Жесткий удар металла о металл заглушил его вскрик.
И сказал Ахмед ибн-Фадлан ибн-ал-Аббаса ибн-Рашид ибн-Хаммад, слуга повелителя правоверных, а также посол ал-Муктадира к Царю славян, о том, что он сам наблюдал в 921-922 годах в стране турок, хазар, русов, славян, башкир и других народов.
«Он сказал: «Я видел русов, когда они прибыли по своим торговым делам и расположились у реки Атыл. Я не видел людей с более совершенными телами, чем они. Они подобны пальмам, белокуры, красны лицом и белы телом. Они не носят ни курток, ни кафтанов, но у них мужчина носит кису, которой он охватывает один бок, причем одна из рук выходит из нее наружу. И при каждом из них имеется топор, меч и нож, причем со всем этим он никогда не расстается. И у иных от ногтей до шеи тело разрисовано изображением деревьев и тому подобного.
А что касается их женщин, то на каждой их груди прикреплена коробочка в виде кружка из железа, или из серебра, или из меди, или из золота, или из дерева в соответствии с размерами денежных средств их мужей. На шеях у них мониста из золота и серебра, а самым великолепным украшением у русов считаются зеленые бусы из керамики.
Они прибывают из своей страны и причаливают свои корабли на Атыле, – а это большая река, – и строят на ее берегу большие дома из дерева. И собирается их в одном таком доме десять или двадцать, у каждого своя скамья, на которой он сидит, и с ним сидят девушки-красавицы для купцов…
Если умрет главарь, то его семья скажет его девушкам: «Кто из вас умрет вмеcте с ним?» Одна из них говорит: «Я». Тогда собирают то, чем он владел, и делят на три трети, причем одна треть – для его семьи, вторая – чтобы на нее скроить для него одежды, а третья – чтобы на нее приготовить набиз, который они пьют до дна, когда его девушка убьет сама себя и будет сожжена вмеcте со своим господином. Они, злоупотребляя набизом, пьют его и ночью, и днем, так что иной из них так и умрет, держа кубок в руке.
И на десять дней, пока кроят и шьют одежды умершему, они кладут его в могилу, а сами пьют и сочетаются с женщинами и играют на сазе. А та девушка, которая сожжет себя со своим господином, в эти десять дней пьет и веселится, украшает свою голову и саму себя разного рода украшениями и платьями и, так нарядившись, отдается людям.
Мне все время хотелось познакомиться с этим обычаем, пока не дошла до меня весть о смерти одного выдающегося мужа из их числа. Когда же наступил день, в который должны были сжечь его и девушку, я прибыл к реке, на которой находился его корабль, – и вот этот корабль уже вытащен на берег, на деревянное сооружение вроде больших помостов. В середину этого корабля они поставили шалаш из дерева и покрыли этот шалаш разного рода «кумачами». Потом принесли скамью, покрыли ее стегаными матрацами и византийской парчой, и подушки – византийская парча. И пришла женщина-старуха, которую называют ангел смерти, это она руководит обшиванием умерших, и она убивает девушек. И я увидел, что она старуха-богатырка, здоровенная, мрачная.
Когда же они прибыли к его могиле, они удалили землю и извлекли умершего в покрывале, в котором он умер. И я увидел, что он уже почернел от холода этой страны. Еще прежде они поместили с ним в могиле набиз, какой-то плод и лютню. Теперь они вынули все это. И вот он не завонял, и в нем ничего не изменилось, кроме его цвета. Тогда они надели на него шаровары, гетры, сапоги, куртку, парчовый кафтан с пуговицами из золота, надели ему на голову шапку из парчи, соболью, и понесли его на корабль, на стеганый матрац, подперли его подушками и принесли набиз, плод, цветы и ароматические растения и положили это вмеcте с ним. И принесли хлеба, мяса и луку, и оставили это перед ним. Потом принесли его оружие и положили его рядом с ним. Потом взяли двух лошадей, рассекли их мечами и бросили их мясо в корабле.
Собралось много мужчин и женщин, играют на сазе, и каждый из родственников умершего ставит шалаш, а девушка, которая захотела быть сожженной со своим господином, разукрасившись отправляется к шалашам родственников умершего, входит в каждый из шалашей, и с ней сочетается хозяин шалаша и говорит ей громким голосом: «Скажи своему господину: «Право же, я совершил это из любви и дружбы к тебе». И таким же образом, по мере того как она проходит до конца все шалаши, все с ней сочетаются.
Когда же пришло время спуска солнца, она поставила свои ноги на ладони мужей, поднялась и произнесла какие-то слова на своем языке, после чего ее спустили. Потом подняли ее во второй раз, и в третий раз, и я спросил переводчика о ее действиях, а он сказал: «Она сказала в первый раз, когда ее подняли: «Вот я вижу своего отца и свою мать», – и сказала во второй раз: «Вот все мои умершие родственники, сидящие», – и сказала в третий раз: «Вот я вижу своего господина сидящим в саду, а сад красив, зелен, и вот он зовет меня – так ведите же меня к нему!»
