Таких людей много, но они заняты текучкой, мешающей видеть и сознавать всю степень опасности сионизма…»
(Примечание: текст листовок подлинный. – Э.Т.)
Немудрено, что как только пачка таких самиздатских воззваний легла на стол члена Политбюро и секретаря ЦК Федора Кулакова, к кочегарке, в которой трудился Игунов, подкатила черная «Чайка» и увезла молодого кандидата наук прямо в аппарат Секретариата ЦК КПСС, где он тут же стал заведующим сектором политического просвещения и уже через несколько дней излагал сотрудникам «Пятерки» и Еврейского отдела КГБ свое кредо:
«Самиздат у нас в стране читают лучше и внимательнее, чем официальные газеты и другие партийные издания. Это преимущество следует использовать. Необходимо организовать свой, партийный, самиздат и пускать в него материалы о никчемности научных работ евреев, материалы об их взяточничестве и разврате, об их сборищах у синагог и в других местах и о захвате ими жилого фонда. В этих листовках нужно открыто требовать справедливого распределения квартир в пользу коренного населения, то есть русских, а не евреев, нужно задавать органам КГБ и Прокуратуры вопросы – на какие деньги евреи приобретают автомашины, дачи и так далее…»
И он действительно наладил выпуск таких рукописных и машинописных воззваний и прокламаций «от имени русских патриотов», в этих листовках постоянно звучали одни и те же требования: почему в том или ином учреждении 90 или 70 процентов евреев? Когда же процент поступления в вузы и спецшколы еврейской молодежи будет установлен в соответствии с процентом проживающих в стране евреев (а это меньше 1 процента: 2,3 млн евреев из 250 млн населения СССР)? Когда этот 1 процент будет распространен на все учреждения и предприятия под лозунгом – равенство для всех, никаких преимуществ тем, кто завтра может оказаться в Израиле!
И каждая листовка завершалась словами: «Смерть сионистским захватчикам! Все на борьбу с сионизмом!»
А одновременно Игунов и компания близких к нему специалистов по сионизму с завидной для Гольского скоростью писали и печатали в различных издательствах свои книги: «Фашизм под голубой звездой», «Вторжение без оружия», «Сионизм без грима», «Сионизм – орудие империализма», «Тайный фронт», «Закат иудейской религии», «Иудаизм в маске и без маски», «Сионизм – оружие империализма», «Иудаизм на службе империализма» и т.п. В кабинете Гольского на книжных полках собралось уже больше ста подобных книг, причем некоторые авторы, в том числе и сам Игунов, удивительно сноровисто издавали одну и ту же книгу в столичных и провинциальных русских издательствах и в то же время на языках почти всех национальных республик. Впрочем, большой сноровки здесь и не требовалось: Игунов ставил на рукописях гриф «Рекомендовано к печати Идеологическим отделом ЦК КПСС», и после этого книге был открыт путь во все издательства. А поскольку книги с таким грифом одновременно включались в список литературы, обязательной для всех без исключения библиотек страны – школьных, сельских, районных, институтских, заводских и так далее, то тиражи этих книг превосходили тиражи изданий Толстого, Пушкина и Достоевского и уступали только тиражам сочинений Леонида Брежнева «Малая земля» и «Целина». Пытаясь однажды подсчитать доходы Игунова от этих изданий, Гольский сбился со счета.
Теперь этот Игунов собственной персоной входил в кабинет начальника Всесоюзного ОВИРа. Он был молод – не старше 37, высокий, крупный, круглолицый, курносый, с гладко зачесанными назад пепельными волосами, светлыми серыми глазами и веками, несколько набрякшими не то от больной печени, не то от алкоголя. На нем была светлая дубленка, уже тесная ему на животе, но он ее тут же снял, оставшись в сером итальянском костюме и рубашке без галстука.
– Так! – сказал он, даже не поздоровавшись. – Доигрались, бля! От жидов по улице не проехать! – Тут он взял с подноса бокал с коньяком и, словно бы мимоходом, выпил его залпом и спросил у Гольского: – Ну, и что делать будешь?
Положение работника аппарата ЦК давало Игунову право тыкать полковникам и генералам, невзирая на то, что он был младше их лет на пятнадцать. Но Гольский не успел ответить, потому что в этот момент в кабинет вошла секретарша с третьим коньячным бокалом. Она была одного роста с Игуновым, и они оба уперлись друг в друга взглядом, как два питона, неожиданно встретившиеся на лесной тропе.
– Хм… Тут такая ситуация… – сказал Кузмичев.
Взгляды секретарши и Игунова нехотя расцепились, она вышла из кабинета, а Игунов повернулся к генералу и спросил в упор:
– Ты ее имеешь или мне отдашь?
– Ну… – замялся Кузмичев.
– А что ты стесняешься? – сказал Игунов. – Между прочим, Петр Первый не стеснялся е…ть своих секретарш прилюдно и за обедом, между супом и кулебякой. Он так с «Домостроем» боролся. – И требовательно посмотрел на Гольского: – Ну?
Гольский повторил ему свою идею насчет «строителей» и сказал, что эти «строители» должны вот-вот появиться.
– Хорошо, подождем. – Игунов налил себе полный бокал коньяка, взял стул, поставил его у окна и сел, вытянув ноги и в упор глядя на шумевшую на улице толпу женщин.
Сквозь двойные рамы окна в кабинет доносились только приглушенный гул и отдельные выкрики насчет Хельсинкских соглашений, свободы эмиграции, незаконности отказов и прочие глупости. Глядя на митингующих женщин и прихлебывая коньяк, Игунов цедил сквозь зубы:
– Суки жидовские!… – И позвал: – Генерал! И ты, полковник! Смотрите на них, смотрите! Я для того и приехал сюда, чтобы это жидовье в лицо увидеть. Где ж еще можно столько жидов сразу увидеть?
Гольский, уязвленный командным тоном Игунова, не удержался от соблазна подколоть его:
– Между прочим, Юрий Степанович, мы до вашего прихода как раз один любопытный вопрос обсуждали…
– Ну-ну… – сказал Игунов не поворачиваясь.
– Как бы это поточней сформулировать? Скажем: неадекватность реакции общества на антисионистскую работу прессы и…
– Ишь как закрутил! – перебил, усмехнувшись, Игунов. – Сказал бы прямо: сколько мы ни орем «Бей жидов!», а погромов нет. Ты это имел в виду? Плесни мне еще коньяку…
Гольский долил ему коньяк в опустевший бокал. А Игунов сказал:
– «Между Россией и еврейством, очевидно, существует взаимное влечение и предустановленная связь, которая проявляется, несмотря на свою внешнюю разность и даже чуждость, как будто бы естественно существующую между русской женственностью и еврейской волей. Одно в другом в каком-то смысле нуждается, одно на другое взаимно опирается. Можно сказать даже больше: одно без другого не может обойтись…»
Гольский и Кузмичев изумленно переглянулись, не веря своим ушам. А Игунов продолжал как ни в чем не бывало:
– «Судьбы обоих народов, русского и еврейского, таинственно связаны единством. Из всех мест еврейской диаспоры Вавилоном или Египтом для евреев сейчас является, быть может, более всего Америка. Однако эта их близость не идет ни в какое сопоставление с той особенной связью, которая установилась между Россией и еврейством именно в последнюю историческую эпоху, в большевизме, хотя, конечно, и ранее его… – Игунов отпил коньяк и продолжил: – Политическая и историческая судьба Израиля обрекает его на паразитизм, который есть обратная сторона агасферизма, трагедия беспочвенности при наличии полноты жизненных сил. Плод этого агасферизма есть ассимиляция того, что неассимилируемо, нерастворимо. Еврейство не только паразитирует на чужом историческом теле за неимением собственного, но оно и привязывается к нему жизненно, его любит по-своему, хочет с ним органически соединиться, в то же время оставаясь ему чужим, нося в себе это неодолимое двойство и раздвоение. Это ассимилирование проявляется в смешанных браках и в смешении крови, при ее нерастворимости, в смешанной культуре, в государственной жизни, в прессе, литературе, искусстве. Ассимиляция дает новый источник исторической энергии еврейства. Но именно эта возможность является особенно важной и многообещающей для грядущего всеобщего спасения как самого Израиля, так, через его помошь и духовное посредство, и всего человечества».
