Изматывая свою душу ожиданием, с заострившимися до ожесточения чертами лица, потная под тяжелым зимним пальто, Неля упрямо стояла в коридоре под дверью с табличкой «СОБАЧНИКОВА 3.А.» и двумя руками держала детскую скрипку в черном футляре.
Мимо Нели проходили инструкторы и инструкторши Управления детского и юношеского музыкального образования и Управления народного музыкального творчества, инспекторы Отдела исполнения классической музыки и Управления массовой песни, члены Коллегии национальной музыки братских республик и сотрудники Комиссии по музыкальной культуре малых народов СССР. Почти половина их были Нелины знакомые или даже соученицы по консерватории, в которой она провела практически всю жизнь – сначала в школе для одаренных детей, потом студенткой, а затем аспиранткой, ассистентом профессора и, наконец, и.о. профессора по классу фортепиано. Музыкальная Москва, как и любая музыкальная столица мира, – это клановое общество, здесь все знают друг друга, и здесь хорошо известно, что управлять музыкальным искусством идут в Министерство культуры те, кто сам играть не умеет. Ну, а также жены и дети партийной номенклатуры, окончившие музыкальные вузы.
Но теперь именно они – те, кто еще три месяца назад при встрече с Нелей бросались ей на шею как лучшие подруги, лицемерно жалуясь на свою «нетворческую», бюрократическую работу, – теперь все они проходили мимо нее, намеренно не глядя в ее сторону. При этом их лица приобретали выражение монашек, которых оскверняло даже само появление этой предательницы Родины в их высоком и святом учреждении.
Неля терпела. Чем демонстративней было их брезгливо-высокомерное отчуждение, тем ожесточенней она приказывала себе выстоять тут, несмотря ни на что. Конечно, другая на ее месте гробанула бы эту чертову скрипку о стену, выругалась матом – «Да подавитесь вы вашими сраными скрипками!», хлопнула бы дверью и ушла! Но только не еврейская мать. Ради ребенка еврейская мать может вынести то, что русский человек может вынести только ради Родины – стать Зоей Космодемьянской, генералом Карбышевым и Александром Матросовым.
Все-таки – наконец! – Собачникова появилась. Она шла из министерского буфета, держа в каждой руке по авоське с пакетами предпраздничных наборов, и эта удача озаряла ее лицо. Но при виде Нели Рубинчик на этом лице появилось выражение зубной боли. Одна такая гримаса могла превратить посетителя в знаменитого летчика Гастелло, который, как известно, швырнул свой самолет на ненавистные вражеские танки. Но Неля и тут пересилила себя. Она оторвала плечо от стены и сказала искательно и униженно:
– Зоя Андреевна!…
– Хорошо! Ладно! – с барским презрением прервала ее Собачникова, чье сердце, возможно, все-таки потеплело после удачной покупки не одного, а сразу двух праздничных наборов. – Заходите!
– Ой, спасибо! – На глазах Нели появились даже слезы благодарности, так не поверила она своей удаче. – А то, понимаете, мы завтра уезжаем. А…
– Только не надо мне ничего объяснять! – раздраженно прервала ее Собачникова, уже, кажется, пожалев о своем секундном великодушии. – И не закрывайте двери! – Она прошла за свой стол, сложила пакеты с продуктами на нижнюю полку служебного сейфа и повернулась к Неле: – Значит, так. Одна я вашу скрипку смотреть не буду. А то подумают, что я у вас взятку взяла. Выйдите в коридор, возьмите любого нашего сотрудника, и при нем я оценю вашу скрипку. Только быстрей, у меня пять минут…
– Спасибо! – Неля вылетела в коридор и лицом к лицу столкнулась с отцом своей бывшей ученицы. – Артем Викторович! Здравствуйте! Будьте добры…
Но, увернувшись от нее, Артем Викторович поспешно ушел по коридору и шмыгнул в свой кабинет. Неля круто повернулась навстречу идущим из столовой трем сотрудницам министерства:
– Девочки! Помогите! Всего две минуты! Осмотреть скрипку! – Она знала их всех, но они – все три – прошли мимо нее, как мимо пустого места. – Света! – крикнула Неля в отчаянии одной из них. – Я же тебя к гинекологу устроила! На первом курсе! Ты помнишь?
Но и Света ушла по алой ковровой дорожке, не повернувшись.
Неля, еще не веря в такую стремительную потерю удачи, рванула ближайшую дверь с табличкой «Коллегия Управления массовой песни». Однако там, за дверью, шло обсуждение новой песни, посвященной строителям БАМа: миниатюрная блондинка Александра Пахмутова, автор почти всех советских шлягеров, сидела за роялем; рядом с ней располагался в кресле тучный поэт Добронравов, а знаменитый эстрадный певец Иосиф Кобзон, прикрыв лысину черным париком, пел членам коллегии разные варианты текста. Сидя в креслах вокруг рояля, все десять членов коллегии уже несколько часов подряд старательно и вдохновенно помогали композитору и поэту «довести песню до кондиции» с тем, чтобы через несколько дней новый шлягер – жизнеутверждающий и мобилизующий на ударный труд – хлынул из всех радиостанций:
А нам не страшен ни вал девятый,
Ни холод вечной мерзлоты –
Ведь мы ребята, ведь мы ребята
Семидесятой широты!…
Вмешательство Нели Рубинчик прервало этот творческий процесс. Кобзон поправил парик, сползающий на затылок, а возмущенные члены коллегии зашикали на Нелю и замахали на нее руками.
Неля закрыла дверь и в отчаянии прислонилась к ней спиной.
– Ладно, идите сюда, – сказала ей вдруг Собачникова, стоя в двери своего кабинета, и сама окликнула первую же проходившую по коридору сотрудницу министерства: – Алена, зайди ко мне на минуту!
Неля уже с трудом верила в свою удачу. Сам осмотр скрипки занял не больше минуты (Собачникова усмехнулась: «Вы все-таки достали неплохую скрипку, довоенную…»), потом она проштамповала фотографии этой скрипки и ее смычка, надела на гриф скрипки и на смычок свинцовые пломбочки и продавила их щипцами-пломбиром.
– Я тебя не понимаю, Зоя, – сказала при этом ее коллега Алена. – Они едут на Запад, где у них будет все. А ты ей еще скрипку даешь!
Собачникова протянула Неле направление в банк:
– Бегом в сберкассу! Заплатите сто двадцать рэ, принесете квитанцию и получите таможенные документы…
– А мы здесь остаемся, с этими праздничными наборами… – продолжала Алена.
– Ладно тебе! – прервала ее Собачникова. – Обойдешься без этой скрипки. Пусть знают, что в России тоже люди есть.
В это время в другом районе Москвы происходило событие куда более масштабное и даже, можно сказать, эпическое. На углу Цветного бульвара и Садовой-Самотечной, на ее северо-восточной стороне, перед трехэтажным желтым особняком Всесоюзного ОВИРа вот уже третий час шла демонстрация евреек-отказниц. И хотя нельзя сказать, что эта демонстрация возникла стихийно, ни милиция, ни КГБ не оказались к ней готовы. То есть начальник Еврейского отдела полковник Гольский из рапорта Службы «А» (прослушивание телефонных разговоров иностранных дипломатов и журналистов) еще вчера знал, что десяток оголтелых отказниц во главе с известной сионисткой Инессой Бродник собираются добиваться приема у начальника ОВИРа Кузмичева, и дал на этот счет генералу Кузмичеву соответствующие инструкции. Их суть заключалась в том, чтобы сорвать планы этой Бродник спровоцировать ее арест на глазах западных журналистов и затеять новый громкий судебный процесс. Достаточно и того, что на Западе из Щаранского сделали еврейского Иисуса Христа, так теперь еще эта Инесса рвется в еврейские Жанны д'Арк! Поэтому Гольский приказал генералу милиции Кузмичеву проявить вежливость. Вместо категорического отказа дежурная в Бюро приема посетителей ОВИРа должна была вежливо принять у отказниц их прошения об аудиенции и сообщить, что о дате приема их уведомят по почте в десятидневный срок. Нормально, как в цивилизованных странах. Таким образом, Бродник оставалась с носом, западные журналисты – любители скандалов – тоже. А позже, дней через десять – двадцать, Кузмичев мог и принять этих жидовок – по одной, конечно…
