Мира искал тогда Иосиф с русской княжной, мира и личной встречи. Потому что крепкий союз с Киевом мог быть на пользу и Ольге, и Иосифу, и русам, и хазарам, он учредил бы мир и процветание на гигантской территории от Белого северного моря до Черного моря и Каспия. И повели бы они – Иосиф и Ольга – повели бы они историю своих народов по пути просвещения и мудрости. Но не зря говорят, что вероломство – обычное дело среди русов, а женскому вероломству и вообще нет предела среди всех народов. Обложив северные племена большой данью, Ольга так укрепилась, что, презрев Иосифа, отправилась в Константинополь и приняла там крещенье, закрепив тем свой союз с Византией против Хазарского Царя. Но и даже тогда, когда была Ольга в Константинополе и блистала там своей красотой на приеме у византийского императора Константина Багрянородного, – даже тогда не ударил Иосиф по Руси. Еще не поздно было, еще можно было исправить этим ударом предыдущую ошибку перемирия, но и снова воздержался Иосиф от набега на Русь.
Что стремяжило его дерзость и силу? Что притупило остроту его мысли и точность расчета? Что ослабило его мудрость и отвергло от него покровительство еврейского Бога?
Только сам Иосиф да евнухи его русских наложниц знали точный ответ на этот вопрос.
Но евнухи умеют молчать и не оставляют истории своих отчетов и дневников. А Иосиф…
В этот год – 4725 год по еврейскому календарю, 355 год по мусульманскому и 965 год по христианскому – Иосиф решил исправить обе свои предыдущие ошибки. Уже нет в живых прекраснолицей Ольги, уже ушла она в сады своих родителей – ушла, так и не ответив на мирные знаки Хазарского Царя, а наоборот, воспитав и оставив киевским князем сына своего Святослава, который еще воинственней и злее в битвах, чем мать его. Уже трижды нападал этот Святослав на подданных Иосифу славян. Но теперь Иосиф не пощадит и отрока. Сила, Трепет и Мудрость правят миром, и гулом гудит земля под копытами его войска, идущего на северо-запад. Двенадцать тысяч конных воинов в крепких латах сидят в кожаных седлах на сильных боевых конях. И еще десять тысяч воинов возьмет Иосиф у буртасов, и столько же – у булгар, и у славян, и даже у печенегов. И не будет пощады ни русскому князю, ни жене его, ни отроку его, ни рабу его. Ни дому его, ни деревне его, ни граду…
Но что это за шум позади Иосифа? Что за трепет в войске его, идущем длинным обозом? И кто это скачет к нему чрез колонну?
Иосиф остановил коня и повернул его к этому вестнику. Он узнал его, это был кундур-хакан, заместитель хакан-бека, оставленный в Итиле управлять городом и защищать его от персов и турок, периодически набегающих с юга, от Дербента и Бешбармака. И когда узнал Иосиф в этом всаднике заместителя своего заместителя, то холодные руки страха охватили его сердце мощным объятием молодого питона. И крепкое копье ужаса вошло в его ребра, как входит рог дикого носорога в тело овцы.
То, что кундур-хакан, презрев вековой обычай, оставил город и, минуя даже хакан-бека, сам подскакал к Царю на расстояние дерзкой близости и прямо с крупа коня своего упал под копыта царского скакуна, – все это только подтвердило самые худшие страхи Иосифа.
– Говори! – тихо приказал он хакан-беку.
– Русы! Русы сожгли Итиль! – выкрикнул кундур-хакан, не поднимая головы от пыльной дороги и свежего лошадиного помета. – Печенеги пропустили русов по Большой реке, и они сожгли Итиль! Все погибло, все царство погибло, о великий Каган! Бог Израиля оставил нас!
– Говори еще! – снова нетерпеливо приказал Иосиф.
Они пришли на боевых ладьях, ночью, когда твое войско спало, о Царь. Их тысячи тысяч! Они многочисленны, как песок, молоды, как молодые волки, и не знают пощады ни к мужу, ни к жене его, ни к детям нашим… – быстро заговорил кундур-хакан, глотая пыль. – Они разграбили все, что принадлежало людям хазарским, булгарским и буртасским на реке и вокруг нее. Они убили всех, кого застали спящим и живым, а кто сумел спастись, убежал и уплыл по морю в сторону армян. Пало Царство твое, о Царь царей…
– Кто привел их?
– Святослав, новый киевский князь. Он молод, как отрок, но силен, как волк…
– Теперь замолчи. Ты знаешь, что делать, – прервал его Иосиф и медленным шагом повел своего коня назад, к войску своему, которое в трепете походных знамен стояло пред ним неровным и бесконечным строем.
А позади Иосифа лежавший в дорожной пыли кундур-хакан вытащил из ножен свой поясной кинжал, упер его рукояткой в землю и грудью бросился на острие. Но Иосиф даже не оглянулся на предсмертный хрип заместителя своего заместителя. Опоздал! Неужели я опоздал? – подумал Иосиф. Неужели этот мальчишка Святослав, вероломный, как мать его, и сильный, как отец его, упредил меня? Но, Господи, почему ты допустил это? Почему ты всегда допускаешь, чтобы дикие гунны и варвары уничтожали царства просвещения, наук и веротерпимости? И неужели одна ошибка юности может стоить всего государства, построенного поколениями царей?
Однако в тайных глубинах своего опечаленного сердца знал Иосиф ответ на этот вопрос – ответ, который не знали даже евнухи его русских наложниц.
Давно это было. Господи, неужели ты помнишь и не прощаешь даже такое давнее? В те годы царствовал в Итиле дед Иосифа досточтимый Песах, а самому Иосифу было только пятнадцать лет, и отец отправил его в поход с заместителем деда раб-Хашмонаем, потому что не закален был тогда юный Иосиф ни духом, ни сердцем, ни мышцей. И дошли тогда их кони до русского города Киева, разгромив и град и деревни русов и пленив много русских мужчин, женщин и детей в наказание за пьяный погром, который учинили русы в Киеве, на Подоле, иудеям-ремесленникам. И послал тогда раб-Хашмонай в шатер Иосифу, внуку царя своего, самый большой подарок, который отнял у себя, у своего сердца. Пятнадцать самых юных русских красавиц послал к его шатру раб-Хашмонай для выбора и утешения плоти, и в затруднении стоял тогда пред этими русскими девушками молодой наследник итильского трона. Конечно, он уже был мужчиной к тому моменту, но робость мальчика вошла к нему в сердце. Ведь не видели дотоле его глаза такой красоты. Все было странно, волнующе и ново в этих девах для молодого черноволосого Иосифа – их тонкие, как у русалок, волосы цвета меда, их сине-зеленые глаза в опушке густых ресниц, их маленькие груди, закрытые круглыми накладными коробочками, их стройные, белые и тонкие, как морские водоросли, тела и длинные белые ноги. И не знал Иосиф, кого из них выбрать для своего удовольствия, потому что все они были прекрасны лицом и белы телом и стояли пред ним с опущенными в землю глазами. И вдруг – самая юная из них, не старше двенадцати лет, с золотыми накладными коробочками на груди и золотыми же браслетами на руках и ногах – вскинула свои пушистые ресницы и глянула на Иосифа прямым взглядом. Серые были у нее глаза, серо-зеленые и такие бездонные, что разом ослабли колени Иосифа, и язык пересох, и мысли спутались. Но и такая волна тепла тут же протянулась из глаз ее к глазам Иосифа, что возликовало сердце его. Словно, даже не зная ни хазарского, ни еврейского языка, эта дева вмиг прочла все мысли Иосифа и сердцем своим тут же зашагала в одном движении с его сердцем, и кровь их потекла рядом и слилась в едином течении.
