— Дедушка Ярре!!!
— Иду! Да иду же, Цири. Иду.
* * *
Когда они занялись последним раненым, была глубокая ночь.
Операцию проводили уже при свете, вначале обычном, от лампы, а позже и
магическом. Марти Содергрен пришла в себя после кризиса и, все еще бледная как
смерть, замедленная, неестественная в движениях как голем, чаровала исправно и
эффективно.
Наконец все четверо вышли из палатки и присели,
прислонившись к полотнищу.
Равнину заполняли огни. Различные. Неподвижные — бивуачных
костров, движущиеся — лучин и факелов. Ночь гремела далеким пением,
восклицаниями, разговорами, победными криками.
Вокруг них ночь тоже жила отрывистыми криками и стонами
раненых. Мольбами и вздохами умирающих. Привыкшие к звукам страдания и смерти,
они уже не слышали этого. Эти звуки были для них обычными, естественными, так
же вплавленными в ночь, как пение цикад в акациях у Золотого Пруда.
Марти Содергрен лирично молчала, прислонившись к плечу
низушка. Иоля и Шани, обнявшись и прижавшись друг к дружке, то и дело прыскали
тихим, совершенно бессмысленным смехом.
Прежде чем выйти из палатки, они выпили по мензурке водки, а
Марти угостила всех своим последним заклинанием: веселящими чарами, которые
обычно применяла при экстрагировании зубов. Русти чувствовал себя обманутым:
усиленный магией напиток вместо того, чтобы расслабить, лишь одурманил, вместо
того, чтобы снять утомление, еще больше усилил. Вместо того, чтобы дать
забыться, напоминал.
«Похоже, — подумал хирург, — только на Иолю и Шани
алкоголь и магия подействовали, как было задумано».
Он отвернулся и при лунном свете увидел на лицах обеих
девушек блестящие, серебристые следы слез.
— Интересно, — сказал он, облизывая онемевшие,
бесчувственные губы, — кто победил в этой битве? Кто-нибудь это знает?
Марти повернулась к нему, но продолжала лирично молчать.
Цикады пиликали в акациях, вербах и ольхах над Золотым Прудом. Квакали лягушки,
стонали раненые, умоляли, вздыхали. И умирали. Шани и Иоля хохотали сквозь
слезы.
* * *
Марти Содергрен скончалась через две недели после боя. Она
сошлась с офицером из Вольной Кондотьерской Компании. Отнеслась к приключению
легко и даже легкомысленно. В противоположность офицеру. Когда Марти,
любительница перемен, связалась потом с темерским ротмистром, спятивший от
ревности кондотьер пырнул ее ножом. Кондотьера повесили, целительницу спасти не
удалось.
Русти и Иоля скончались через год после битвы, в Мариборе,
во время жуткой вспышки кровавой лихорадки, заразы, которую называли также
Красной Смертью, или — по названию корабля, на которой ее завезли, —
«Бичом Катрионы». Тогда из Марибора бежали все медики и большинство жрецов.
Русти и Иоля, конечно, остались. Они лечили, ибо были лекарями. То, что от
Красной Смерти не было лекарств, значения для них не имело. Оба заразились. Он
умер у нее на руках, в крепких надежных объятиях ее деревенских, больших,
некрасивых, прекрасных рук. Она умерла четыре дня спустя. В одиночестве.
Шани прожила после битвы семьдесят два года. Ушла из жизни
знаменитой, всеми уважаемой — деканом кафедры медицины Оксенфуртского
университета. Многие поколения будущих хирургов повторяли ее знаменитую шутку:
«Сшей красное с красным, желтое с желтым, белое с белым. Наверняка будет
хорошо».
Мало кто замечал, как, произнося эту истину, госпожа декан
украдкой утирала слезы.
Мало кто.
* * *
Лягушки квакали, цикады пиликали среди верб над Золотым
Прудом. Шани и Иоля хохотали сквозь слезы.
— Интересно, — повторил Мило Вандербек, низушек,
полевой хирург, больше известный под именем Русти. — Интересно, кто
победил?
— Русти, — лирично сказала Марти Содергрен. —
Поверь, это самое последнее, о чем я стала бы беспокоиться на твоем месте.
Глава 9
Одни язычки пламени были высокими и сильными, светили ярко и
живо, другие — маленькими и зыбкими, а свет их то и дело тускнел и замирал. На
самом же конце был один огонек, совсем маленький и такой слабый, что он едва
тлел, едва теплился, то с величайшим трудом разгорался, то почти совсем угасал.
— Чей это угасающий огонек? — спросил ведьмак.
— Твой, — ответила Смерть.
(Флоуренс Деланной. Сказки и предания)
Плоскогорье почти до самых дальних, синеющих в тумане горных
вершин было совсем как каменное море, тут и там вздымающееся горбами, ребрами,
ощетинившееся острыми зубьями рифов. Впечатление усиливали остовы кораблей.
Десятки остовов: галер, галеасов, ког, каравелл, бригов, буксирчиков,
драккаров. Некоторые выглядели так, словно появились здесь недавно, другие —
кучи с трудом распознаваемых досок и шпангоутов, явно находившихся здесь
десятки, если не сотни лет.
Некоторые лежали килями кверху, иные, повалившиеся набок,
выглядели так, словно их выбросили сатанинские шквалы и штормы. Третьи,
казалось, плыли, маневрируя среди опасностей, поджидающих в каменном океане.
Они стояли ровно и прямо, гордо выпятив борта, направив в зенит мачты, на
которых развевались остатки парусов, болтались ванты и штаги. У них даже были
свои призрачные экипажи — заклиненные в прогнивших досках и запутавшиеся в
линях скелеты мертвых моряков, навеки ушедших в бесконечное плавание.
Напуганные появлением всадника, всполошенные стуком копыт, с
мачт, рей, линей, скелетов с криком сорвались тучи черных птиц. На мгновение
они закрыли небо, закружились стаей над краем пропасти, на дне которой, серое и
гладкое как ртуть, лежало озеро. На обрыве, частично возвышаясь над кладбищем
кораблей, частично нависая над озером вплавленными в отвесную скалу бастионами,
виднелась сторожевая башня, темная и угрюмая. Кэльпи заплясала, зафыркала,
застригла ушами, косясь на остовы, на скелеты, на весь пейзаж смерти. На
каркающих черных птиц, которые уже возвращались, снова рассаживались на
потрескавшихся мачтах и салингах, на вантах и черепах. Птицы поняли, что
одинокого всадника бояться нечего. А если здесь кто-то и должен чего-то
бояться, так только сам всадник.
— Спокойно, Кэльпи, — проговорила изменившимся
голосом Цири. — Это конец пути. Это — нужное место и нужное время.
* * *
Она появилась перед воротами неведомо откуда, вынырнула,
будто мираж, среди остовов. Стражи у ворот, встревоженные карканьем воронов,
заметили ее первыми. Теперь они кричали, жестикулировали и указывали на нее
пальцами, созывая других.
