— Швятую иштину, милшдарь, говорите.
Двинулись дальше, наконец добрались до дамбы, идущей вдоль
прудов и каналов. И неожиданно над верхушками ольх увидели красные черепицы
вздымающихся над озером башен вызимского замка.
— Ну, стало быть, мы почти на месте, — сказал
торговец. — Чуете?
— Фууу! — скривился Мэльфи. — Что за вонь?
Что такое?
— Наверно, шолдаты ш голодухи подохли на королевшкой
шлужбе, — забурчал у них за спинами Щук, но так, чтобы ландскнехты не
расслышали.
— Чуть нос не своротит, э? — засмеялся
один. — Верно, тут тысячами стоял люд военный на передыхе, а военный люд
есть должен, а как поест, так бздит, прошу прощения. Таким уж фортелем природа
людей сделала, и тут уж ничего не попишешь. Ну а то, что высрано, то в те вон
рвы вывозят, вываливают, даже не присыпая. Зимой, пока мороз дерьмо
прихватывал, оно как-то держалось, а с весны… Тьфу!
— И постоянно новые приходят и на старую кучу
наваливают. — Второй ландскнехт тоже сплюнул. — А громкое жужжание
слышите? Это мухи. Тут их тучи целые, ранней весной невиданное дело! Заверните
носы кто чем может, не то в глаза и рот полезут, паскуды! И чем быстрее отсюда
уберемся, тем лучше!
* * *
Миновали рвы, но отделаться от вони не удавалось. Даже
наоборот. Ярре мог бы поклясться, что, чем ближе они подходили к городу, тем
вонь становилась плотнее, насыщеннее, но в то же время понятнее, масштабнее и
богаче оттенками. Воняли окружающие город воинские обозы и палатки. Вонял
гигантский лазарет.
Вонял многолюдный и шумливый пригород, вонял вал, воняла
земля у валов, воняли ворота, воняли площадки и улочки, воняли стены
возвышающегося над городом замка. К счастью, ноздри быстро привыкли, и вскоре
«добровольцам» было все равно, навоз ли это, падаль, кошачья моча или очередной
пункт раздачи пищи.
Мухи были повсюду. Они настырно звенели, лезли в глаза, в
нос. Их невозможно было отогнать. Проще — раздавить прямо на лице… либо
разжевать.
Как только они вышли из тени ворот, в глаза им бросилась
огромная картина на стене, изображающая рыцаря с нацеленным в них пальцем.
Надпись под картиной кричала огромными буквами:
«ТЫ УЖЕ ЗАВЕРБОВАЛСЯ В СОЛДАТЫ?»
— Уже, уже, — буркнул ландскнехт. — К
сожалению. Таких картин было множество, можно сказать — что ни стена, то
картина. В основном — тот же рыцарь с пальцем, довольно часто попадалась
Мать-Родина с развевающимися седыми волосами, за спиной у нее пылали деревни и
висели младенцы, насаженные на острия нильфгаардских пик. Попадались также
изображения эльфов с окровавленными ножами в зубах.
Ярре вдруг обернулся и увидел, что они остались одни: он,
ландскнехты и торговец. Щук, Окультих, кметские новобранцы и Мэльфи испарились.
— Да-да, — подтвердил предположение ландскнехт,
внимательно на него глядя. — Смылись твои дружки при первой же
возможности, за первым же углом, замели след хвостами. И знаешь, что я тебе
скажу, парень? Хорошо, что ваши дорожки разошлись. И не стремись к тому, чтобы
сошлись снова.
— Жаль Мэльфи, — проворчал Ярре. — В
принципе-то он неплохой парень.
— Каждый сам выбирает свою судьбу. А ты — пошли с нами.
Покажем, где вербовочный пункт.
Они вышли на небольшую площадь, посреди которой на каменном
возвышении стоял позорный столб. Вокруг позорного столба толпились жаждущие
развлечений горожане и солдаты. Закованный в цепи осужденный, только что
получивший грязью в лицо, плевался и плакал. Толпа рычала и корчилась от смеха.
— Эй! — крикнул ландскнехт. — Гляньте-ка,
кого закандалили-то! Это ж Фусон. Интересно, за что его так?
— За земледелие, — поспешил разъяснить тучный
горожанин в волчьей дохе и фетровой шапке.
— За что?
— За земледелие, — с нажимом повторил
толстяк. — За то, что он сеял!
— Хо! Ну это уж вы, простите, навалили, будто вол после
долгой жвачки, — засмеялся ландскнехт. — Я Фусона знаю, он сапожник,
сапожников сын и сапожников внук. В жизни он не пахал, не сеял, не жал. Ну,
говорю, ляпнули вы с этим сеянием, аж дух пошел.
— Собственные слова бейлифа! — распетушился
мужчина. — Он будет у позорного столба до зари стоять за то, что сеял! А
сеял он, злостник, по нильфгаардскому наущению и за нильфгаардские сребреники…
Дивное, правду сказать, зерно сеял, какое-то, похоже, заморское… О, вспомнил.
Дефетизьму,
[30]
вот чего.
— Верно-верно! — воскликнул продавец
амулетов. — Слыхал я, говорили о том, нильфгаардские шпионы и эльфы мор
ширят, колодцы, источники и ручьи разными ядами отравляют: то дурманом, то
цикутой, то лепрой, то дефетизмами всякими.
— Ага, — кивнул горожанин в волчьей дохе. —
Вчера двух эльфов повесили. Как пить дать за это ж самое отравление.
* * *
— За углом этой улочки, — показал
ландскнехт, — корчма, в которой заседает вербовочная комиссия. Там
растянута большая тряпка, на ней темерские лилии, кстати, знакомые тебе,
парень, так что попадешь безошибочно. Ну, будь здоров! Дай нам боги встретиться
в лучшие времена. Бывайте и вы, господин перекупщик.
Торговец громко кашлянул.
— Милостивые государи, — сказал он, копаясь в
баулах и шкатулках, — позвольте за вашу помощь… Во знаки благодарности…
— Не беспокойтесь, добрый человек, — улыбнувшись,
сказал ландскнехт. — Помогли, вот и все. И на том конец, что тут говорить…
— А может, чудотворную мазь от прострелов? —
Торговец отыскал что-то на дне шкатулки. — Может, универсальное и
безотказное средство супротив бронхита, подагры, паралича? Перхоть тоже
облегчает. Может, бальзам смоляной супротив ужаления пчелиного, змеиного и
вампирьего? Или талисман для защиты от последствий дурного сглаза?
— А может, у вас есть, — серьезно спросил второй
ландскнехт, — что-нибудь для защиты от последствий скверной жратвы?
— Есть! — крикнул, расцветая, торговец. — Вот
весьма эффективное средство, из магических кореньев изготовленное, пахучими
зельями приправленное. Достаточно трех капель после еды. Прошу, берите,
милостивые государи!
— Благодарствуйте. Я пошутил. Ну, бывайте! Бывай и ты,
парень. Успеха тебе!
