Фрингилья отыскала под столом руку Геральта и крепко пожала.
Геральт глянул ей в глаза. И не мог угадать, что в них таится.
— Я тебе доверяю, — сказал он. — Верю в
искренность твоих намерений.
— Не лжешь?
— Клянусь цаплей.
* * *
Городской стражник, видимо, по случаю Йуле, здорово
набрался, поскольку перемещался неуверенно, задевал алебардой вывески и громко,
но бестолково вещал, что уже десятый час, хотя в действительности было далеко
за полночь.
— Поезжай в Боклер один, — неожиданно сказал
Рейнарт де Буа-Фресне, как только они вышли из кабака. — Я останусь в
городе. До утра. Пока, ведьмак.
Геральт знал, что у рыцаря в городе есть дружески к нему
расположенная дама, муж которой много разъезжал по делам. Они не разговаривали
об этом никогда, поскольку о таких вещах настоящие мужчины не болтают.
— Пока, Рейнарт. Позаботься о скоффине. Чтобы не
протух.
— На улице мороз.
Действительно, стоял мороз. Улочки были мрачны и пустынны.
Лунный свет лился на крыши, бриллиантово блестел на свисающих с застрех ледяных
сосульках, но не проникал в глубину переулков. Подковы Плотвы цокали по
брусчатке.
«Плотва, — подумал ведьмак, — направляется к
дворцу Боклер. Хорошая гнедушка! Ценный подарок от Анны Генриетты и Лютика».
Он подогнал лошадь. Он торопился.
* * *
После торжества все встретились за завтраком, к которому
привыкли спускаться в дворцовую кухню. Там, неизвестно почему, их всегда
принимали с удовольствием. Обязательно находилось что-нибудь тепленькое, прямо
из горшка, со сковороды или с вертела, всегда отыскивался хлеб, сало, корейка и
соленые рыжики. Никогда не было нехватки в кувшине-двух какого-нибудь белого
или красного продукта знаменитых местных виноградников.
Они всегда ходили туда. Две проведенные в Боклере недели.
Регис, Геральт, Кагыр, Ангулема и Мильва. Только Лютик завтракал в другом
месте.
— Ему, — комментировала Ангулема, намазывая хлеб
маслом, — сало с ощурками
[18]
приносят прямо в лежанку! И низко кланяются!
Геральт был склонен верить, что так оно и есть. И именно
сегодня решил удостовериться лично.
* * *
Лютика он нашел в рыцарской зале. На голове у поэта
красовался карминовый берет, огромный как буханка пеклеванного хлеба, сам
«виконт» был облачен в выдержанный в соответствующих тонах богато расшитый
золотой нитью дублет. Бард сидел на карле с лютней на колене и небрежными
кивками реагировал на комплименты окружающих дам.
Анны Генриетты, к счастью, на горизонте не наблюдалось.
Геральт не колеблясь нарушил протокол и смело приступил к акции. Лютик заметил
его тут же.
— Соблаговолите оставить нас одних, ваши
милости. — Он напыжился и истинно по-королевски махнул рукой. — Слуги
пусть также удалятся.
Окружающие зааплодировали, и не успело еще эхо аплодисментов
заглохнуть, как они оказались в рыцарской зале наедине с латами, картинами,
паноплиями
[19]
и сильным запахом пудры, оставшимся после дам.
— Шикарная забава, — оценил без излишнего ехидства
Геральт, — так вот запросто выгнать их, а? Надо думать, приятно отдавать
приказы монаршьим мановением бровей, одним хлопком, единым властным жестом?
Глядеть, как пятятся словно раки, сгибаясь перед тобой в поклонах? Шикарная
забава? А? Милостивый государь фаворит?
— Тебя интересует что-то конкретное? —
поморщившись, кисло спросил Лютик. — Или просто потрепаться приспичило?
— Меня сильно интересует нечто вполне конкретное.
Настолько сильно, что сильнее не бывает.
— Так говори. Я слушаю.
— Нам нужны верховые лошади. Три. Мне, Кагыру и
Ангулеме. И две запасные. Итого три хорошие верховые плюс две под багаж. Под
багаж в крайнем случае сгодятся мулы, груженные провиантом и фуражом.
Настолько, думаю, твоя княгиня тебя оценивает? Э? Это ты у нее отработал,
надеюсь?
— Никаких проблем. — Лютик, не глядя на Геральта,
принялся настраивать лютню. — Меня только удивляет твоя поспешность. Я бы
сказал, она удивляет меня столь же сильно, сколь и твой глуповатый и неуместный
сарказм.
— Тебя удивляет поспешность?
— Именно. Октябрь кончается, погода заметно портится. В
любой день на перевалах может выпасть снег.
— А тебя, значит, удивляет поспешность, — покачал
головой ведьмак. — Кстати, хорошо, что напомнил. Обеспечь нас еще теплой
одеждой. Шубами.
— Я думал, — медленно проговорил Лютик, — что
мы переждем здесь зиму. Что останемся здесь…
— Если хочешь, — не задумываясь, бросил
Геральт, — останься.
— Хочу. — Лютик неожиданно встал, отложил
лютню. — И остаюсь.
Ведьмак громко втянул воздух. Помолчал. Он смотрел на
гобелен, на котором была изображена битва титана с драконом. Титан, твердо стоя
на двух левых ногах, пытался выломать у дракона челюсть, а дракон, насколько
можно было понять, особой радости от этого не испытывал.
— Я остаюсь, — повторил Лютик. — Я люблю
Анарьетту. И она любит меня.
Геральт хранил молчание.
— Вы получите еще одну лошадь, — молвил поэт. —
Для тебя я прикажу подобрать породистую кобылку — по имени Плотва, разумеется.
Вы будете накормлены, обуты и тепло одеты. Но я от души советую подождать до
весны. Анарьетта…
— Правильно ли я расслышал? — Ведьмак наконец
прокашлялся. — Уж не обманывает ли меня слух?
— Разум у тебя притупился несомненно, — буркнул
трубадур. — Что касается других органов чувств, не знаю. Повторяю: мы
любим друг друга, Анарьетта и я. Я остаюсь в Туссенте. С ней.
— В качестве кого? Фаворита? Любовника? А может,
князя-консорта?
— Формально-правовой статус мне в принципе
безразличен, — честно признался Лютик. — Но исключать нельзя ничего.
Супружества тоже.
Геральт снова помолчал, любуясь борьбой титана с драконом.
— Лютик, — сказал он наконец. — Если ты пил,
то трезвей поскорее. Если не пил, напейся. Тогда и поговорим.
— Я не очень понимаю, — поморщился Лютик, —
что тебя так волнует?
— А ты подумай малость.
