— Может, оно и к лучшему, — тихо ответил Геральт. —
Истекающий слюногалантностью дворянин был бы хуже. Я Мильву знаю.
— Ты уверен? — Она быстро взглянула на
него. — А не меришь ли ты ее своей собственной меркой? Кстати, достаточно
жестокой.
Он не ответил, а вместо этого налил ей вина. И счел, что
теперь самое время кое-что выяснить.
— Ты чародейка, верно?
— Верно, — согласилась она, очень умело скрывая
удивление. — Как ты догадался?
— Я воспринимаю ауру, — не стал он вдаваться в
подробности. — Да и опыт некоторый есть.
— Чтобы все было ясно, — проговорила она через
минуту, — я не собираюсь никого вводить в заблуждение. Однако и не обязана
громогласно извещать всех о своей профессии или надевать островерхий колпак и
черный плащ. Зачем пугать детей? Я имею право на инкогнито. Тоже.
— Не возражаю.
— Я сижу в Боклере, потому что здесь собрана хоть и не
самая большая, зато самая богатая библиотека известного мира. Кроме
университетской, конечно. Но университеты очень ревностно следят за своими
полками, а здесь я — родственница и подруга Анарьетты и мне дозволено все.
— Можно позавидовать.
— Во время аудиенции Анарьетта намекала на то, что
здешние книги могут содержать полезные для тебя сведения. Не удивляйся ее
несколько театральной экзальтации. Такова уж она есть. А то, что в книгах ты
можешь что-нибудь найти, действительно не исключено. Более того, вполне
правдоподобно. Достаточно знать, что искать и где.
— Всего-то?
— Энтузиазм твоих ответов воистину воодушевляет и
побуждает к разговору. — Она слегка сощурилась. — Догадываюсь о
причине. Ты не доверяешь мне, правда?
— Может, еще по рябиновке?
— Клянусь цаплей! — Молодой рыцарь с конца подковы
встал и перевязал себе глаз шарфом, полученным от соседки по столу. —
Клянусь не снимать шарфа до тех пор, пока не будут под корень вырублены бандиты
с перевала Сервантеса!
Княгиня выразила признательность покровительственным
наклоном искрящейся бриллиантами диадемки.
Геральт рассчитывал на то, что Фрингилья не продолжит
разговор.
Он ошибся.
— Ты не веришь мне и не доверяешь, — сказала
она. — Ты нанес мне вдвойне болезненный удар. Ты не только сомневаешься в
том, что я искренне хочу тебе помочь, но к тому же не веришь, что я
действительно могу это сделать. Ох, Геральт! Ты до живого задел мое самолюбие и
возвышенные стремления.
— Послушай…
— Нет! Не выкручивайся. Терпеть не могу мужчин, которые
всячески пытаются вывернуться.
— А каких мужчин терпишь?
Она снова сощурилась, все еще держа нож и вилку в рабочем
положении.
— Список длинный. И мне не хочется утомлять себя
подробностями. Замечу лишь, что достаточно высоко в нем стоят мужчины, которые
ради любимой женщины готовы идти на край света, бесстрашные, рисковые,
пренебрегающие опасностями. И не сдающиеся, даже если кажется, что шансов на
успех уже нет.
— А остальные пункты списка? — не выдержал
он. — Другие мужчины, которые в твоем вкусе? Тоже психи?
— А что есть истинная мужественность, — она
кокетливо наклонила голову, — если не смешанные в нужной пропорции класс и
сумасбродство.
— Дамы и господа, бароны и рыцари! — громко
воскликнул камергер ле Гофф, отрываясь от стула и обеими руками поднимая
гигантский кубок. — В данных циркумстанциях я позволю себе произнести
тост: за здравие сиятельнейшей княгини Анны Генриетты!
— Здоровья и счастья!
— Урррра!
— Да здравствует! Виват!
— А теперь, дамы и господа, — камергер поставил
кубок, торжественно кивнул лакеям, — теперь… Magna Bestia.
[16]
На подносе, который четверо прислужников вынуждены были
нести на чем-то вроде лектики, въехала в залу гигантская зажаренная туша,
наполнив помещение изумительным ароматом.
— Magna Bestia! — грохнули хором
пиршествующие. — Урррра!
— Что еще, черт побери, за бестия? —
забеспокоилась Ангулема. — Не стану я есть, пока не дознаюсь, что это
такое.
— Лось, — пояснил Геральт. — Целиком
зажаренный лось.
— И не какой-нибудь там лосишко, — проговорила
Мильва, откашлявшись. — В быке было цетнаров семь.
— Сохатый. Семь цетнаров и сорок пять
фунтов,
[17]
— хрипло проговорил сидящий рядом с ней молчаливый барон. Это
были первые слова, произнесенные им с начала пиршества.
Может, и стало бы это началом разговора, но лучница
покраснела, уткнулась взглядом в скатерть и снова принялась крошить хлеб.
— Уж не вы ли, барон, — спросил Геральт, которого за
живое задели слова Фрингильи, — уложили эту громадину?
— Не я, — возразил молчун. — Мой племянник.
Отличный стрелок. Но это мужская тема, я бы так сказал… Прошу прощения. К чему
утомлять дам?
— А из какого лука? — спросила Мильва, все еще
уставившись в скатерть. — Наверняка не слабее, чем из семидесятки.
— Ламинат. Слоями тис, ясень, акация, склеенные
жилами, — медленно ответил барон, заметно удивленный. — Двойной
гнутый зефар. Семьдесят пять фунтов силы.
— А натяжение?
— Двадцать девять дюймов. — Барон говорил все
медленнее, казалось, он выплевывает отдельные слова.
— Действительно, махина, — спокойно сказала
Мильва. — Из такого положишь олененка даже за сто шагов. Если стрелок
действительно хороший.
— Я, — кашлянул барон, словно немного
обиженный, — с четверти сотни шагов попадаю, я бы сказал, в фазана.
— С двадцати-то пяти, — Мильва подняла
голову, — я в белку всажу.
Барон, опешив, откашлялся, быстро подставил лучнице еду и
напиток.
— Добрый лук, — пробормотал он, — половина
успеха. Но не менее важно качество, я бы сказал, стрелы. А также, видишь ли,
милсдарыня, по моему мнению, стрела…
