— Скончался светлейший князь. Но не сразу. Инцидент,
как я уже сказал, вконец скрутил его, да так, что кровь в нем закипела И
апоплексия его схватила и, стало быть, паралич. Лежал он без мала полгода что
твой пень. Но поправился. Даже ходить начал было. Только глазами беспрерывно
моргал, вот так.
Рыцарь повернулся в седле, прищурился и скривился будто
обезьяна.
— Хоть князь сам был известный трахтельман и
попрыгунчик, так от этих подмигиваний еще больший из него сделался в амурах pericolosus,
[12]
ибо каждой бабе чудилось, будто это он из аффекта именно ей подмигивает и ей
любовные знаки подает. Ну, бабы, известное дело, на такие почитания шибко
падки. Их ничуть не смущает, что всем им клеймо похотливых и распутных
припечатывают. Что нет, то нет. А князь, как я сказал, моргал много, почти
непрерывно, так что все per saldo одно на одно выходило. В итоге-то меру в
разнузданности он перебрал и в одну из ночей хватил его второй удар. И дух из
него вышел. Прямо в алькове.
— На бабе? — загоготала Ангулема.
— По правде… — Рыцарь, до того смертельно
серьезный, усмехнулся в усы. — По правде-то, под бабой. Однако не в
подробностях суть.
— Конечно ж, нет, — серьезно поддержал
Кагыр. — Особого траура, мыслю, по князю Раймунду не было, а? Пока слушал,
мне подумалось…
— Что неверная жена вам милее, чем
муж-рогоносец, — по своему обычаю влез в разговор вампир. — Неужто по
той причине, что сейчас она здесь властвует?
— И по этой тоже, — разоружающим тоном
ответствовал Рейнарт де Буа-Фресне. — Но не только. Раймунд, да будет ему
земля пухом, таким был бездельником, вертопрахом, паршивцем и, культурно
выражаясь, сукиным сыном, что самого дьявола через полгода довел бы до язвы
желудка! А правил в Туссенте семь лет. Зато княгиню Анарьетту народ обожал и
обожает.
— Значит, можно рассчитывать на то, — жестко
сказал Геральт, — что после князя Раймунда осталось не так уж много
неутешных друзей, которые ради того, чтобы отметить круглую дату кончины
покойного, готовы устроить Лютику засаду со стилетами?
— Можете рассчитывать. — Рыцарь глянул на него, а
взгляд у него был острый и вполне понимающий. — И, чес-слово, расчеты вас
не подведут. Я же говорил: поэт мил госпоже Анарьетте, а за госпожу Анарьетту
тут любой позволит себя на куски разделать.
Возвернулся рыцарь бравый
Да с войны, войны-забавы!
Ну а милка не ждала.
От другого родила!
Ой-ля-ля, ой-ля-ля,
Вот и мри за короля!
Из придорожных кустов с карканьем срывались перепуганные
рыцарской балладой вороны.
Вскоре из леса они выехали в долину между возвышенностями,
на вершинах которых белели башни небольших замков, яркие на фойе синего,
расцвеченного фиолетовыми полосами неба. Склоны, насколько хватал глаз,
покрывали стройные, словно солдатские шеренги, ряды ровненько подстриженных
кустов. Земля там была устлана красными и золотыми листьями.
— Что это? — спросила Ангулема. — Виноград?
— Виноградная лоза, молодая, а как же, —
подтвердил Рейнарт де Буа-Фресне. — Знаменитые долины Сансретуры.
Первейшие вина мира давят из созревающих здесь гроздей.
— Факт, — согласился Регис, который, как всегда,
знал все обо всем. — Дело в вулканической почве и здешнем микроклимате,
обеспечивающем из года в год прямо-таки идеальное сочетание солнечных и
дождливых дней. Если к этому добавить традиции, знание и заботливость
виноградарей, то мы получим результат в виде продукта высочайшего класса и
марки.
— Хорошо вы это выразили, — улыбнулся
рыцарь. — Марка — это вещь! О, взгляните хотя бы сюда, вот на этот склон
под замком. У нас замки дают названия виноградникам и подвалам, которые
расположены глубоко под землей. Вот этот называется Кастель Равелло, с его
виноградников получают такие вина, как Эрвелюк, Фьорано, Помино и знаменитое
Эст-Эст. Должно быть, слышали. За бочонок Эст-Эста платят столько, сколько за
десяток бочонков Цидариского или из нильфгаардских винных погребов под Альбой.
А там, гляньте, докуда хватает глаз — другие, небольшие замки и другие
виноградники, да и названия тоже, думаю, вам знакомы. Ферментино, Торичелья,
Кастельдачья, Туфо, Санкерре, Нурагус, Короната и, наконец, Корво Бьянко, по-эльфьему
Gwyn Cerbin. Полагаю, вам не знакомы эти названия?
— Знакомы, фууу… — поморщилась Ангулема. —
Особенно после проверки, не налил ли часом шельма кабатчик какое-нибудь на них
заместо нормального яблочного, потому как тогда, бывало, приходилось утром коня
в конюшне оставлять, чтобы за эту Кастелью или Эсту-Эсту расплатиться. Тьфу,
черт, не пойму я, небось для больших господ пойло, то, марковое. А мы люди
простые, можем и тем, что подешевле, не хуже надраться. И скажу я вам, ибо на
собственном опыте испытала: блюется оно одинаково, что после Эста-Эста, что
после какой другой рыгаловки, к примеру, яблочной.
* * *
— Начхав на октябрьские шуточки Ангулемы, —
Рейнарт раскинулся за столом, расслабил пояс, — сегодня, ведьмак, напьемся
какой-нибудь лучшей марки и какого-нибудь лучшего года. Кошель выдержит. Мы
подзаработали неплохо. Можно и гульнуть.
— Ясное дело. — Ведьмак кликнул
трактирщика. — В конце концов, как говорит Лютик, быть может, существуют и
другие методы заработать, но я их не знаю. Поэтому поедим то, чем так славно
несет из кухни. Кстати, сегодня в «Фазанщине» что-то тесновато, хоть час уже
довольно поздний.
— Сочельник Йуле, — пояснил трактирщик, услышав
его слова. — Празднует народишко. Радуется. Ворожит. Традиция требует, а
традиция у нас…
— Знаю, — оборвал ведьмак. — А что сегодня
требует традиция на кухне?
— Холодный язык с хреном. Бульон из каплуна с
фрикадельками из мозжечка. Зразы-завертушки говяжьи и к этому клецки и
капустка.
— Тащи мигом, добрый человек. И к этому… Ну, что к
этому, Рейнарт?
— Ежели говядина, — сказал после минутного
раздумья рыцарь, — то красное «Коте-де-Блессюр» того года, когда откинула
лапти старая княгиня Кароберта.
— Прекрасный выбор, — кивнул трактирщик. — К
вашим услугам, господа.
Венок из омелы, наугад брошенный за спину девушкой из-за
соседнего стола, упал почти на колени Геральту. Компания зашлась смехом.
Девушка призывно зарумянилась.
