— Дама вашего сердца, — Геральт ледяным тоном
развеял тщетные ожидания рыцаря, — кем бы она ни была, несомненно, самая
прекрасная и самая желанная девица от Яруги до Буйны.
— Слово чести, — пробурчал рыцарь. — Вы
абсолютно правы, милостивый государь.
* * *
Светловолосая девушка в кожаной, густо усеянной серебряными
кнопками куртке изрыгала посредине улицы все ранее съеденное и выпитое,
согнувшись в три погибели и держась за стремя кобылы цвета непромытой гречки.
Два дружка девицы, точно так же выряженные, с мечами на спинах и повязками на
лбах, нечленораздельно осыпали ругательствами проходящих мимо людей. Оба были
более чем нетрезвы, нетвердо стояли на ногах, бились о бока лошадей и
перекладину установленной перед заезжим двором коновязи.
— А нам обязательно туда входить? — спросил
Лютик. — Внутри этого, хе-хе, «заезженного дворца» может оказаться
множество столь же милых отроков и отроковиц.
— Я условился здесь. Забыл? Это и есть заезжий двор
«Под пастухом и квочкой», о котором говорилось в табличке на «Древе Познания
Добра и Зла». На дубе том.
Светловолосая девушка согнулась снова, рыгнула спазматически
и весьма обильно. Кобыла громко фыркнула и дернулась, повалив хозяйку и
протащив ее через рвотину.
— Ну, чего таращишься, лаптежник? — пробормотал
один из парней. — Ты, седой мерин?
— Геральт, — шепнул, слезая с лошади.
Лютик. — Пожалуйста, не наделай глупостей.
— Не боись. Не наделаю.
Они привязали лошадей к коновязи по другую сторону ступеней.
Парни перестали обращать на них внимание, принялись ругать и поносить
проходящую по улице горожанку с ребенком. Лютик бросил взгляд на лицо ведьмака.
То, что он увидел, ему явно не понравилось.
Первое, что бросилось в глаза после того, как войдешь в
помещение, было объявление: «НАЙМУ КУХАРЯ». Второе — большая картина,
намалеванная на сколоченном из досок щите, изображающая бородатое страховидло с
окровавленным топором в руках. Подпись гласила: «КРАСНОЛЮД — ЗАСРАННЫЙ КАРЛИК
ПРЕДАТЕЛЬСТВА».
Лютик опасался не без оснований. Практически единственными
гостями заезжего двора — кроме нескольких достаточно набравшихся пьянчуг и двух
тощих проституток с синяками под глазами — были несколько одетых в сверкающие
кнопками кожи «отроков» с мечами на спинах. Их было восемь, обоего полу, но шум
от них стоял как от восемнадцати. При этом они всеми силами старались
перекричать и пересквернословить друг друга.
— Узнаю вас и знаю, кто вы такие, господа, —
сказал хозяин, едва их увидел. — И есть у меня для вас сообщение. Вам
надобно отправиться в Вязово, в корчму «У Вирсинга».
— Ооо, — повеселел Лютик. — Это славно.
— Кому славно, тому славно. — Хозяин снова взялся
протирать фартуком кубки. — Брезгуете моим заведением? Воля ваша. Но я вам
скажу: Вязово — краснолюдский квартал, нелюди там обретаются.
— Ну и что с того? — прищурился Геральт.
— Оно, конечно, Вам, может, и все равно, — пожал
плечами хозяин. — Потому как тот, что вам известие оставил, краснолюд был.
А ежели вы с такими якшаетесь… ваше дело. Ваше дело, чья вам компания мильше.
— Мы не особо привередливы в смысле компании, —
бросил Лютик, движением головы указывая на орущих и хватающих друг друга за
грудки мальчишек в черных курточках с перевязанными платками прыщавыми
лбами. — Не такая, как эта, нам не очень по душе.
Хозяин отставил протертый кубок и окинул их неприязненным
взглядом.
— Надо быть снисходительными, — бросил он
поучающе. — Молодежи надо вышуметься. Есть у нас такое выражение: молодежи
надо дать вышуметься. Война их обидела. Отцы погибли…
— А матери гуляли, — договорил Геральт голосом,
ледяным как горное озеро. — Понимаю и полон снисходительности. По крайней
мере стараюсь. Пошли отсюда, Лютик.
— Ну и идите, мое вам почтеньице, — сказал без
всякой почтительности хозяин. — Но чтоб потом не вякали, дескать, я вас не
упреждал. В нонешние времена в краснолюдском районе запросто можно шишку
набить. При случае.
— При каком случае?
— А я больно знаю? Мое это дело, шишки, что ли?
— Пошли, Геральт, — поторопил Лютик, краем глаза
видя, что обиженные войной юнцы, те, которые еще сохранили толику сознания,
посматривают на них слезящимися от фисштеха глазами.
— До свидания, хозяин. Как знать, может, еще
когда-нибудь забежим на минутку. Когда уже не будет при входе этих надписей.
— И которая же из них не пришлась вашим милостям по
вкусу? — насупился хозяин, задиристо подбоченясь. — Э? Может, та, что
о краснолюдах?
— Нет, та, что о кухаре.
Трое «отроков», заметно покачиваясь, поднялись из-за стола с
явным намерением загородить им дорогу. Девушки и два парня в черных курточках.
С мечами за спиной.
Геральт не замедлил шага, шел, а лицо и глаза у него были
холодные и совершенно равнодушные.
Сопляки почти в последний момент расступились, попятились.
Лютик почувствовал, как от них несет пивом, потом и страхом.
— Надо привыкать, — сказал ведьмак, когда они
вышли. — Надо подлаживаться.
— Иногда трудно.
— Это не аргумент. Не аргумент, Лютик.
Воздух был горячим, плотным и липким. Как крутой бульон.
* * *
Снаружи перед заезжим двором два парня в черных курточках
помогали светловолосой девушке умыться в корыте. Девушка фыркала, невнятно
утверждала, что ей уже лучше, и заявляла, что должна напиться. Что да, конечно,
она пойдет на базар, чтобы там ради потехи переворачивать прилавки, но сначала
ей необходимо выпить. В смысле — напиться.
Девушку звали Надя Эспозито. Это имя записано в анналах. И
вошло в историю.
Но ни Геральт, ни Лютик этого знать еще не могли.
Девушка тоже.
* * *
Жизнь на улочках, окружающих центральную городскую часть
Ривии, била ключом, причем ключом этим был всеобщий торг, без остатка
поглощающий жителей и гостей столицы. Создавалось впечатление, что все здесь
торгуют всем и все пытаются обменять свое барахло на другое, лучшее. Отовсюду
гремела и разливалась какофония криков — товар рекламировали, самозабвенно
торговались, безбожно врали друг другу, громогласно обвиняли в обмане,
воровстве, шельмовстве и других грехах, в принципе с торговлей не связанных.
