— Итак, — сказала Филиппа, — с этим
покончено.
— Нет, — сказала Цири.
Францеска Финдабаир прыснула в кулак. Шеала де Танкарвилль
подняла голову, а лицо у нее недобро закаменело.
— Мне необходимо все обдумать, — заявила
Цири. — Поразмышлять. Разложить все сказанное по полочкам. В себе. В
спокойной обстановке. Как только я это сделаю, я вернусь сюда, в Монтекальво.
Стану перед вами. Скажу вам, милостивые государыни, что решила.
Шеала пошевелила губами так, словно у нее во рту оказалось
что-то такое, что следует немедленно выплюнуть, но промолчала.
— Я, — подняла голову Цири, — договорилась
встретиться с ведьмаком Геральтом в городе Ривия. Я пообещала ему, что
встречусь с ним там, что приеду туда вместе с Йеннифэр. Я сдержу обещание при
вашем согласии либо без него. Присутствующая здесь госпожа Рита знает, что я,
когда иду к Геральту, всегда отыщу щель в стене.
Маргарита Ло-Антиль улыбнулась и кивнула.
— Мне необходимо поговорить с Геральтом. Попрощаться. И
признать его правоту. Потому что, милостивые государыни, одно вам следует
знать. Когда мы уезжали из замка Стигга, оставляя за собой трупы, я спросила
Геральта, конец ли уже, победили ли мы, пало ли уже зло, восторжествовало ли
добро. А он только улыбнулся как-то так странно и грустно. Я думала, это от
усталости, из-за того, что всех его друзей мы похоронили там, у замка Стигга.
Но теперь понимаю, что означала его улыбка. Это была улыбка сожаления о
наивности ребенка, думавшего, будто перерезанные глотки Вильгефорца и Бонарта
означают торжество добра над злом. Я обязательно должна сказать ему, что я
поумнела и поняла. Я должна обязательно ему это сказать. Должна убедить в
существенном и принципиальном отличии того, что намерены сделать со мной вы, от
того, что собирался проделать со мной при помощи стеклянного осеменителя
Вильгефорц. Должна попробовать объяснить ему, что есть разница между замком
Монтекальво и замком Стигга, хотя и Вильгефорц заботился о благе мира, и вы,
благородные дамы, также заботитесь о благе того же мира. Я знаю, нелегко будет
мне убедить такого старого волка, как Геральт. Геральт скажет, что я —
соплячка, что меня легко задурить видимостью благородства, что все разговоры о
предназначении и благе мира — глупые фразы. Но я должна попытаться. Очень
важно, чтобы он это понял и одобрил. Это очень важно. Для вас также.
— Ничего ты не поняла, — резко сказала Шеала де
Танкарвилль. — Ты все еще остаешься ребенком, от фазы сопливого рева и
топанья ножками переходящего к сопливому нахальству. Единственное, что вселяет
надежду, так это живость ума. Ты будешь учиться быстро, вскоре, поверь мне, ты
станешь смеяться, вспоминая глупости, которые возглашала здесь. А что касается
поездки в Ривию, изволь, пусть выскажется Ложа. Я лично категорически против.
Из принципиальных соображений. Чтобы доказать тебе, что я, Шеала де
Танкарвилль, никогда не бросаю слов на ветер. И сумею склонить твою строптивую
головку. Надо, ради твоего же собственного блага, приучить тебя к дисциплине.
— Давайте покончим с этим. — Филиппа Эйльхарт
положила руки на стол. — Прошу вас, дамы, высказаться. Можем ли мы
позволить непокорной мазель Цири поехать в Ривию? На встречу с неким ведьмаком,
которому вскоре не будет места в жизни? Можем ли мы допустить, чтобы в ней взрастал
сентиментализм, от коего вскоре ей предстоит избавиться полностью? Шеала
против. Остальные?
— И я против, — заявила Сабрина Глевиссиг. —
Тоже из принципиальных соображений. Девушка мне нравится, что уж говорить. Мне
нравится ее категоричность и вспыльчивая дерзость. Я предпочитаю это чуть
тепленьким галушкам. Я не стала бы возражать против ее поездки, тем более что
она, несомненно, возвратится. Такие, как она, слова не нарушают. Но девица
отважилась угрожать нам. Так пусть знает, что такие угрозы нас лишь забавляют.
— Я — против, — сказала Кейра Мец, — из
практических соображений. Девушка и мне нравится, а упомянутый Геральт нес меня
на Танедде на руках. Во мне нет ни крохи сентиментальности, но тогда мне было
ужасно приятно. Была бы возможность отблагодарить его. Но нет! Ибо ты, Сабрина,
ошибаешься. Девушка — ведьмачка и пытается нас по-ведьмачьи перехитрить. Короче
говоря — сбежать.
— Кто-то здесь, — спросила Йеннифэр, зловеще
растягивая слова, — осмеливается подвергнуть сомнению слова моей дочери?
— Ты, Йеннифэр, помалкивай, — прошипела
Филиппа. — Помалкивай, пока я не потеряла терпения. У нас два голоса
против. Слушаем дальше.
— Я голосую за то, чтобы позволить ей ехать, —
сказала Трисс Меригольд. — Я знаю ее и ручаюсь за нее. Я хотела бы также,
если она согласится, сопровождать ее. Помочь, если она согласится, рассуждать и
взвешивать. И, если согласится, разговаривать с Геральтом.
— Я также голосую «за», — улыбнулась Маргарита
Ло-Антиль. — Вас удивит то, что я скажу, но я делаю это в память Тиссаи де
Врие. Будь она здесь, она возмутилась бы, услышав, будто ради удержания
единства Ложи надо применять принуждение и ограничивать личную свободу.
— Я голосую «за», — сказала Францеска Финдабаир,
поправляя кружево на декольте. — Причин множество, выявлять их я не
обязана и не стану.
— Голосую «за», — столь же лаконично проговорила
Ида Эмеан аэп Сивней. — Ибо так велит мне сердце.
— А я «против», — сухо заявила Ассирэ вар
Анагыд. — Мною не руководят ни симпатии, ни антипатии или принципиальные
поводы. Я опасаюсь за жизнь Цири. Под опекой Ложи она в безопасности, на
ведущих же в Ривию трактах станет легкой добычей. А я опасаюсь, что найдутся
такие, которые, отняв у нее даже имя и личность, все еще посчитают, что этого
мало.
— Итак, нам осталось, — довольно ядовито сказала
Сабрина Глевиссиг, — узнать мнение госпожи Фрингильи Виго. Хотя оно-то,
пожалуй, сомнений не вызывает. Позволю себе напомнить вам, дамы, замок Рыс-Рун.
— Благодарю за напоминание. — Фрингилья Виго гордо
подняла голову. — Я отдаю голос за Цири. Чтобы доказать уважение и
симпатию, которые питаю к девушке. А прежде всего — ради Геральта из Ривии,
ведьмака, без которого этой девушки сегодня не было бы здесь. Который ради
спасения Цири шел на край света, борясь со всем, что вставало у него на пути, даже
с самим собой. Было бы подло отказывать ему теперь во встрече с нею.
— Слишком мало, однако, было бы подлости, —
цинично сказала Сабрина Глевиссиг, — и чрезмерно много сентиментальности,
той самой сентиментальности, которую мы собираемся искоренить в этой девушке.
О, здесь даже шла речь о сердечности. А результат? В результате чаши весов
уравновесились. Замерли в мертвой точке. Мы ничего не решили. Надо голосовать
снова. Предлагаю — тайно.