За руинами сожженной корчмы, на развилке дорог за деревней
Укропня стоял — возрастом, пожалуй, за сто лет — раскидистый черешневый дуб,
сейчас, весной, усыпанный маленькими паучками цветов. Население всей округи,
даже далекой Спалли, привыкло использовать огромные и достаточно низко
расположенные ветви дуба, чтобы вешать на них досочки и таблички, содержащие
различную информацию. По этой причине дуб, выполняющий для людей роль
связующего звена, именовался Дубом Познания Добра и Зла.
— Цири, начни с той стороны, — скомандовал
Геральт, слезая с лошади, — а ты, Лютик, посмотри с той.
Развешанные на ветках досочки колебались на ветру,
сталкивались, словно колотушки.
В основном здесь сообщалось об обычных после войны поисках
пропавших родных. Много было объявлений типа «ВЕРНИСЬ, Я ВСЕ ПРОЩУ», немало
извещений об эротическом массаже и подобного рода услугах в окрестных селах и
городках, много объявлений и торговых реклам. Была любовная переписка, были
доносы и анонимные заявления, подписанные доброжелателями. Попадались также
досочки, содержащие философские взгляды их авторов — в основном
кретинско-бессмысленные либо омерзительно непристойные.
— О! — воскликнул Лютик. — Замку Растбург
срочно требуется ведьмак. Оплата высокая, ночлег по высшему классу и
экстраординарный стол гарантируются. Воспользуешься, Геральт?
— Ни в коем случае.
Сообщение, которое они искали, нашла Цири.
И тут же сказала ведьмаку то, чего он ожидал уже давно.
* * *
— Я еду в Венгерберг, Геральт, — повторила
она. — Не хмурься. Ты же знаешь, я должна. Она ждет меня там.
— Знаю.
— Ты едешь в Ривию, на встречу, из которой все время
делаешь секрет.
— Сюрприз, — поправил он. — Сюрприз, а не
секрет.
— Ладно, пусть будет сюрприз. А я покончу в Венгерберге
со всем, что полагается, заберу Йеннифэр, и мы будем в Ривии через шесть дней.
И незачем прощаться. Не навек расстаемся. Всего на шесть дней. До свидания!
— До свидания, Цири.
— Ривия, через шесть дней, — повторила она еще
раз, заворачивая Кэльпи.
И сразу пошла галопом. Скрылась очень быстро, а Геральт
почувствовал, как какая-то страшная, холодная, костистая лапа стискивает ему
желудок.
— Шесть дней, — задумчиво повторил Лютик. —
Отсюда до Венгерберга и обратно до Ривии… В сумме почти двести пятьдесят миль…
Это невозможно, Геральт. Конечно, на той адской кобыле, на которой девочка
может двигаться со скоростью курьера в три раза быстрее нас, теоретически —
только теоретически — можно за шесть дней покрыть такое расстояние. Но даже ее
дьявольской кобыле необходимо отдыхать. Да и на таинственное дело, которое Цири
собирается завершить, тоже ведь уйдет какое-то время. Стало быть, невыполнимо…
— Для Цири, — сжал губы Геральт, — нет вещей
невыполнимых.
— Неужто…
— Она далеко не та девочка, которую ты знал, —
оборвал Геральт. — Не та.
Лютик долго молчал.
— У меня странное ощущение…
— Замолчи. Не говори ничего. Очень тебя прошу.
* * *
Май кончился. Близилось новолуние, луна шла на ущерб и была
уже совсем тоненькой. Они ехали к маячившим на горизонте горам.
* * *
Ландшафт был типично послевоенный. Посреди полей то тут, то
там вздымались могильные холмики и курганы, в буйной весенней зелени белели
черепа и скелеты. На придорожных деревьях болтались повешенные, на дорогах, в
ожидании голодной смерти, сидели нищие. У леса, в ожидании, когда нищие
ослабеют, сидели волки.
Отстраивались деревни и поселки, от которых остались лишь
закопченные трубы печей, стучали молотки, визжали пилы. Неподалеку от развалин
бабы дырявили сожженную землю мотыгами. Некоторые, спотыкаясь, тянули бороны и
плуги, а холщовые шлеи врезались им в исхудавшие плечи. В бороздах дети
охотились на личинок и дождевых червей.
— У меня неясное ощущение, — сказал Лютик, —
что здесь что-то не так, чего-то недостает… Тебе не кажется, Геральт?
— А?
— Что-то здесь ненормально.
— Все здесь ненормально, Лютик. Все.
* * *
Ночью, теплой, черной и безветренной, освещенной далекими
вспышками молний и заполненной неспокойным ворчанием громов, отдыхающие после
дня езды Геральт и Лютик увидели, как горизонт на западе расцветился красным
заревом пожара. Это было недалеко, поднявшийся ветер принес запах гари и дыма.
Принес он и обрывки звуков. Они слышали — хоть и не желали слушать — крики
убиваемых, вой женщин, наглый и торжествующий рев банды.
Лютик молчал, то и дело тревожно косился на Геральта.
Но ведьмак даже не дрогнул, даже не повернул головы. А лицо
у него было как из латуни.
Утром двинулись дальше. На поднимающиеся над лесом струйки
дыма даже не смотрели.
А потом столкнулись с колонной поселенцев.
* * *
Они шли длинной колонной. Медленно. Несли маленькие узелки.
Шли в полной тишине. Мужчины, юноши, женщины, дети. Шли без
вздохов, без плача, без слова жалобы. Без криков, без отчаянных рыданий.
Крик и отчаяние стояли у них в глазах. Пустых глазах
обездоленных людей. Ограбленных, избитых, изгнанных.
— Кто это? — На Лютика не подействовала
враждебность в глазах сопровождавшего колонну офицера. — Кого вы гоните?
— Нильфгаардцев, — ответил с высоты седла
поднаместник,
[83]
румяный парнишка, встретивший самое большее восемнадцать
весен. — Нильфгаардских поселенцев, приползли, понимаешь, на нашу землю
словно тараканы. Вот мы их будто тараканов и выметаем. Так решено в Цинтре, и
так записано в мирном договоре.
Он наклонился, сплюнул.
— А я, — продолжал, вызывающе глядя на Лютика и
ведьмака, — будь в моей власти, их отсюда живьем бы не выпустил, подлецов.
— А я, — протяжно бросил седоусый унтер-офицер,
кинув на своего командира взгляд, явно лишенный почтения, — будь это в
моей власти, оставил бы я их в покое на их фермах. Не стал бы изгонять из
страны хороших кхметов. Радовался бы, что сельское хозяйство у них процветает.
И есть, что в рот положить.
