— А мое имущество? — крикнул Лютик. — А? Мое
добро, мои рощи, дубравы и замки можете оставить себе, но отдайте, чума на ваши
головы, лютню, лошадь Пегаса, сто сорок талеров и восемьдесят геллеров, плащ,
подбитый енотами, перстень…
— Заткнись! — крикнул Геральт, расталкивая лошадью
обманутую и неохотно расступающуюся толпу. — Заткнись, слезай и иди сюда,
болван! Цири, тарань ему дорогу! Лютик! Ты слышишь, что я тебе говорю?
— Геральт? Ты?
— Не спрашивай, а слезай поскорее! Ко мне! Прыгай на
лошадь!
Они продрались сквозь толчею, галопом помчались по узкой
улочке. Цири впереди, за ней Геральт и Лютик на Плотве.
— К чему такая спешка? — проговорил бард из-за
спины ведьмака. — Никто нам не угрожает. Никто не гонится.
— Пока что. Твоя княгиня обожает менять свое отношение
и как бы попутно отменять то, что решила раньше. Согласись, ты знал о
помиловании?
— Не знал, — проворчал Лютик. — Но,
признаюсь, рассчитывал на него. Ласочка любвеобильна, и у нее доброе сердечко.
— Заткнись ты со своей Ласочкой, черт побери. Ты только
что чудом выкрутился от обвинения в оскорблении величества, а теперь хочешь
подпасть под статью «рецидив»?
Трубадур замолчал. Цири остановила Кэльпи, подождала их.
Когда поравнялись, она взглянула на Лютика и вытерла слезы.
— Эх ты… — сказала она. — Ты… Панкрац…
— В путь, — поторопил ведьмак. — Покинем этот
город и пределы прелестного княжества. Пока еще можем.
* * *
Почти на самой границе Туссента, в том месте, откуда уже
была видна гора Горгона, их догнал княжеский гонец. Он тянул за собой
оседланного Пегаса, вез лютню, плащ и перстень Лютика. Вопрос о ста сорока
талерах и восьмидесяти геллерах он пропустил мимо ушей. Просьбу барда передать
княгине поцелуй выслушал не моргнув глазом.
Они поехали вверх по течению Сансретуры, теперь уже
малюсенькой и юркой струйки. Обошли стороной Бельхавен.
На ночлег остановились в долине Неви. В том месте, которое
помнили и ведьмак, и бард.
Лютик держался долго и вопросов не задавал. Но в конце
концов пришлось рассказать ему обо всем. И присоединиться к его молчанию. К отвратительной,
гноящейся как язва тишине, наступившей после рассказа.
* * *
В полдень следующего дня они были на стоках, под Ридбруном.
Вокруг стоял мир, лад и порядок. Люди были доверчивы и работящи. Чувствовалась
безопасность.
Повсюду стояли тяжелые от висельников шибеницы. Они обошли
стороной город, направляясь к Доль Ангре.
— Лютик! — Только теперь Геральт заметил то, что
должен был заметить уже давно. — А твоя бесценная туба? Твои полвека
поэзии? У гонца их не было. Они остались в Туссенте?
— Остались, — равнодушно поддакнул бард. — В
гардеробе Ласочки, под кучей платьев, трусов и корсетов. И пусть себе там
остаются на веки веков. Аминь.
— Объясни.
— А чего тут объяснить? В Туссенте у меня было
достаточно времени, чтобы внимательно прочесть все, что я написал.
— И что?
— Напишу еще раз. Заново.
— Понимаю, — кивнул Геральт. — Короче говоря,
ты оказался таким же никудышным писателем, как и фаворитом. А говоря обиднее: к
чему бы ты ни прикоснулся, испоганишь. Но если свои «Полвека» ты еще имеешь
возможность исправить, то с княгиней Анарьеттой у тебя такие же шансы вновь
стать возлюбленным, как у дерьма снова сделаться хлебом. К примеру. Тьфу!
Любовник, которого с позором изгнали. Да-да, нечего гримасничать. Быть
князем-консортом в Туссенте не тебе писано, Лютик.
— Еще посмотрим.
— На меня не рассчитывай. Я на это смотреть не намерен.
— А никто тебя и не просит. Однако скажу, что у Ласочки
доброе и всепрощающее сердечко. Правда, ее малость занесло, когда она
прихватила меня с юной баронессочкой Никвой… Но теперь уже наверняка охолонула.
Поняла, что мужчина не создан для моногамии. Простила меня и наверняка ждет…
— Ты безнадежно глуп, — отметил Геральт, а Цири
энергичным кивком подтвердила, что думает точно так же.
— Не стану я с вами спорить, — надулся
Лютик. — Тем более что дело это интимное. Повторяю еще раз: Ласочка меня
простит. Напишу соответствующую балладу либо сонет, перешлю ей, а она…
— Смилостивься, Лютик.
— А и верно, чего с вами болтать. Поехали дальше! Гони,
Пегас! Мчись, летун быстроногий!
Они ехали. Стоял май.
* * *
— Из-за тебя, — укоризненно сказал ведьмак, —
из-за тебя, любовник отлученный, мне тоже пришлось бежать из Туссента, словно
какому-то изгнаннику или преследуемому. Я даже не успел увидеться с…
— С Фрингильей Виго? И не увиделся бы. Она вскоре после
вашего отъезда, еще в январе, отбыла в неизвестном направлении. Попросту
исчезла.
— Не ее я имел в виду, — кашлянул Геральт, видя,
как Цири с интересом прислушивается. — Я хотел встретиться с Рейнартом.
Познакомить его с Цири…
Лютик уставился в гриву Пегаса.
— Рейнарт де Буа-Фресне, — пробормотал он, —
где-то в конце февраля погиб в стычке с партизанами на перевале Сервантеса, в
районе сторожевой башни Ведетта. Анарьетта посмертно почтила его орденом…
— Заткнись, Лютик.
Лютик заткнулся, на удивление послушный.
* * *
Май длился, разгорался. С лугов сбежала яркая желтизна
осота, сменившаяся пышной, немного припыленной и летучей белизной одуванчиков.
Было зелено и очень тепло. Воздух, когда его не освежала
краткая буря, был плотным, жарким и липким, как крупник.
[82]
Двадцать шестого мая пересекли Яругу по новенькому,
беленькому пахнущему смолой мосту. Остатки старого моста, черные, закопченные и
обугленные балки, виднелись в воде и на берегу.
Цири сделалась неспокойной.
Геральт знал. Знал ее намерения, знал о планах, о
договоренности с Йеннифэр. Он был готов. И все-таки мысль о расставании
болезненно уколола его. Будто там, в груди, внутри, за ребрами, дремал и
неожиданно проснулся маленький вредный скорпион.
* * *
