— Перестань, Геральт, ладно? Так как там со здешней
княгиней-то?
— Я сказал, что знаю ее. Немного. Не очень хорошо… и не
очень близко, если тебя интересует это. Зато я очень хорошо знаком со здешним
князем-консортом, а может, пока еще кандидатом в князья-консорты. Ты его тоже
знаешь, Цири.
Цири тронула Кэльпи шпорой, заставила танцевать.
— Не мучай меня больше!
— Лютик.
— Лютик? Со здешней княгиней? Каким чудом?
— Долгая история. Мы оставили его здесь, рядом с
любимой. Обещали навестить, возвращаясь, когда… Он замолчал и нахмурился.
— Ничего не поделаешь, — тихо сказала Цири. —
И не мучайся, Геральт. Это не твоя вина.
«Моя, — думал он. — Моя. Лютик спросит. А я
вынужден буду ответить.
Мильва. Кагыр. Регис. Ангулема.
Меч — оружие обоюдоострое…
О боги, довольно. Хватит. Надо покончить с этим раз и
навсегда».
— Едем, Цири.
— В этих одеждах? — кашлянула она. — Во
дворец?
— Не вижу ничего зазорного в наших одеждах, —
обрезал он. — Мы едем туда не верительные грамоты вручать. И не на бал. А
с Лютиком можно встретиться хотя бы в конюшнях. Впрочем, — добавил он,
видя, как она надулась, — сначала я поеду в городок, в банк. Возьму
немного наличных, а в суконных рядах на рынке сколько угодно портных и
модисток. Купишь, что захочешь, и оденешься по желанию.
— Так много, — она насмешливо поморщилась, —
у тебя наличных?
— Купишь, что захочешь, — повторил он. — Хотя
бы горностаев. И туфельки из василиска. Я знаю сапожника, у которого на складе
еще должны быть такие.
— На чем ты столько заработал?
— На убийствах, Цири. Едем, времени жаль.
* * *
В филиале банка Чьанфанелли Геральт поручил сделать перевод
и открыть аккредитив, получил банковскую чековую книжку и немного наличных.
Написал письма, которые должны были подоспеть к курьерской экспресс-почте,
идущей на Яругу. Вежливо отказался от обеда, которым его хотел попотчевать
услужливый и гостеприимный банкир.
Цири ожидала на улице, присматривая за лошадьми. Улица,
только что пустая, уже кишела народом.
— Похоже, мы попали на какой-то праздник. — Цири
головой указала на толпы, тянущиеся к рынку. — Может, ярмарка… Геральт
быстро глянул.
— Это не ярмарка.
— Ох… — Она тоже взглянула, поднявшись на
стременах. — Неужто опять…
— Казнь, — сказал он. — Самое популярное из
послевоенных развлечений. Что мы с тобой уже видели, Цири?
— Дезертирство, предательство, трусость перед лицом
врага, — быстро перечислила она. — И экономические преступления.
— Поставка заплесневевших сухарей для армии, —
кивнул ведьмак. — Ох, тяжела в военное время доля предприимчивого купца.
— Здесь будут рубить голову не купцу. — Цири
натянула поводья Кэльпи, уже погрузившейся в толпу, как в волнующее поле
пшеницы. — Только глянь, помост накрыт сукном, а на палаче новый и
чистейший колпак. Тут будут казнить кого-то важного, по меньшей мере барона.
Все-таки, пожалуй, за трусость перед лицом врага.
— У Туссента, — покачал головой Геральт, — не
было армии, ибо не было никаких врагов. Нет, Цири, думаю, это снова экономика.
Казнят кого-то за мошенничество в торговле их знаменитым вином, основой
здешнего хозяйства. Едем, Цири. Не станем глядеть.
— Едем. Но как?
Действительно, дальше ехать было невозможно. Не успели они
оглянуться, как увязли в собравшейся на площади толпе, оказались в толчее,
нечего было и думать продраться на другую сторону рынка. Геральт скверно
выругался, оглянулся. Увы, возвратиться тоже было невозможно, вливающаяся на
рынок человеческая волна полностью закупорила улочку позади них. Несколько
мгновений толпа несла их будто река, но движение прекратилось, как только люди
наткнулись на окружающую эшафот плотную стену алебардистов.
— Едут! — крикнул кто-то, а толпа зашумела,
заволновалась и подхватила крик. — Едут!
Цокот копыт и тарахтенье телеги утонули и затерялись в
шмелином гудении толпы. Потом они совершенно неожиданно увидели пару лошадей,
тянущих из закоулка обрешеченный воз, на котором, с трудом удерживая
равновесие, стоял…
— Лютик!!! — ахнула Цири.
Геральт вдруг почувствовал себя скверно. Очень скверно.
— Это Лютик, — не своим голосом повторила
Цири. — Да, это он.
«Какая несправедливость, — подумал ведьмак. —
Какая гигантская и дьявольская несправедливость. Так не может быть. Так не
должно быть. Я знаю, глупо и наивно было думать, будто что-то и когда-то от
меня зависело, что я как-то повлиял на судьбы этого мира, что этот мир чем-то
мне обязан. Я знаю, это было мнение наивное, более того, наглое. Но я об этом
знаю. Меня не надо в этом убеждать! Мне не надо этого доказывать! Тем более
таким образом…
Это несправедливо!»
— Это не может быть Лютик, — сказал он глухо,
уставившись на гриву Плотвы.
— Это Лютик, — повторила Цири. — Геральт, мы
должны что-то сделать.
— Что? — горько спросил он. — Скажи, что?
Ландскнехты сняли Лютика с телеги, обращаясь с ним на
удивление почтительно, без грубости, даже с уважением — максимальным, на какое
были способны. Перед ведущими, на эшафот ступенями ему развязали руки. Поэт
бесцеремонно почесал себе зад и без посторонней помощи ступил на ступени.
Одна из ступенек вдруг затрещала, а изготовленный из
ошкуренной слеги поручень прогнулся. Лютик с трудом удержал равновесие.
— Черт побери! — воскликнул он. — Это
необходимо исправить! Вот увидите, кто-нибудь когда-нибудь убьется на этой
лесенке! И случится несчастье!
На помосте Лютика приняли двое помощников палача в кожаных
куртках без рукавов. Палач, широкий в плечах как донжон, глядел на осужденного
сквозь отверстия в капюшоне. Рядом стоял типчик в богатом, хоть и
траурно-черном одеянии. Мина у него тоже была траурная.
— Уважаемые господа и горожане Боклера и округи! —
возгласил он громко и печально, уставившись в развернутый пергамент. —
Доводится до вашего сведения, что Юлиан Альфред Панкрац, виконт де Леттенхов,
он же Лютик…
— Панкрац — что? — шепотом спросила Цири.
