— Меня, — продолжил он через минуту, подворачивая
рукава, — стыдно признаться, страшно привлекает власть. Это тривиально,
знаю, но я хочу быть властелином. Владыкой, которому будут бить поклоны,
которого люди станут боготворить и благословлять только за то, что он, то есть
я, существует, и воздавать ему, то есть мне, божественные почести, если,
скажем, я пожелаю избавить мир от катаклизма. Даже если я сделаю это только ради
собственного каприза. Ох, Цири, сердце мое ликует, когда я думаю, сколь щедро я
стану награждать верных и как жестоко карать непослушных и непокорных. Медом,
сладкой патокой для моей души будут возносимые целыми поколениями молитвы ко
мне и за меня, за мою милость и мою ласку. Целые поколения Цири, целые миры.
Послушай как следует! Слышишь? Они будут молиться за то, что Всевышний, то есть
я, дал им воздух, избавил от голода, огня, войны и гнева Вильгефорца, то есть
меня же!
Вильгефорц пошевелил пальцами у нее перед лицом — и резко
схватил за щеки. Цири вскрикнула, рванулась, но ее держали крепко. У нее
задрожали губы.
Вильгефорц нервно захохотал, в уголках рта забелели пятнышки
пены.
— Дитя Предназначения, — не мог остановиться
он, — священная эльфья Старшая Кровь… Qen Hen Ichaer… Теперь уже только
моя, принадлежащая только мне…
Он резко выпрямился, отер губы.
— Всяческие глупцы и мистики, — проговорил уже
своим обычным холодным тоном, — пытались подогнать, как-то приспособить
тебя к небылицам, легендам и предсказаниям, выискивали ген, который ты носишь,
наследие предков. Путая небо со звездами, отраженными в поверхности пруда,
мистически положили, что ген, от которого зависит осуществление великих
возможностей, будет эволюционировать дальше и полной мощи достигнет в твоем
ребенке либо в ребенке твоего ребенка. Так и ширилась окружающая тебя
магическая аура, извивался дымок кадил. А истина столь же банальна, сколь и
прозаична. Я бы сказал: органически прозаична. Важна, прелесть моя, твоя кровь.
Но в прозаически буквальном, отнюдь не поэтически-возвышенном значении этого
слова.
Вильгефорц взял со стола стеклянный шприц по меньшей мере
полфута длиной. Шприц оканчивался тонким, слегка изогнутым капилляром. Цири
почувствовала, как у нее начинает сохнуть во рту. Чародей осмотрел шприц на
свет.
— Через минуту, — заявил он сухо, — тебя
разденут и усадят на кресло. Именно то, на которое ты взираешь с таким
любопытством. На этом кресле ты проведешь — правда, в неудобном
положении, — некоторое время. А вот при помощи этого прибора, который, как
я вижу, тебя также весьма заинтересовал, ты будешь оплодотворена. Это вовсе не
так уж страшно, почти все время ты будешь пребывать в полуобморочном состоянии
от эликсиров, которые я стану вводить тебе в сосуды, чтобы правильнее закрепить
плодовое яйцо и исключить внематочную беременность. Тебе нечего бояться, у меня
есть опыт, я проделывал это уже сотни раз. Правда, моими подопытными ни разу не
были избранницы судьбы и Предназначения, но не думаю, чтобы матка и яичники
избранниц кардинально отличались от маток и яичников обычных девочек.
А теперь — самое главное. — Вильгефорц явно наслаждался
своими словами. — Это может тебя огорчить, а может — утешить, но знай, что
ребенка ты рожать не будешь. Как знать, возможно, это и был бы величайший
избранник с невероятными способностями, спаситель мира и властелин народов.
Однако гарантировать этого не может никто, а кроме того, я не намерен ждать так
долго. Мне необходима кровь. Точнее, кровь плацентная. Как только плацента
оформится, я извлеку ее из тебя. Последующие мои планы и намерения,
изумительная моя, тебя уже, как ты сама понимаешь, касаться не будут, так что
нет смысла информировать тебя о них, это было бы излишней фрустрацией.
Он умолк, сделал эффектную паузу. Губы у нее задрожали — и
поделать с собой она уже ничего не могла.
— А теперь, — театрально кивнул Вильгефорц, —
приглашаю в кресло, мазель Цирилла.
— Хорошо было бы, — сверкнул зубами из-под седых
усов Бонарт, — чтоб на это поглядела сука Йеннифэр. Она того заслужила!
— А и верно. — В уголках улыбающихся губ
Вильгефорца снова появился белый шарик пены. — Оплодотворение, как ни
говори, дело святое, возвышенное и торжественное, сие есть мистерия, при
которой должна присутствовать вся ближайшая родня. А ведь Йеннифэр — ее
квазимать, а в примитивных культурах таковые прямо-таки активно участвуют в
проводах дочерей к брачному ложу. А ну! Приведите-ка ее сюда!
— Что же до оплодотворения, — Бонарт наклонился
над Цири, которую выбритые до блеска аколиты чародея уже начали
раздевать, — то нельзя ль, господин Вильгефорц, сделать это более
привычно? Традиционно? По-божьему?
Скеллен фыркнул, покачал головой. Вильгефорц слегка
насупился, потом холодно возразил:
— Нет, господин Бонарт. Нельзя ль. Цири, словно только
теперь уразумев серьезность ситуации, пронзительно закричала. Раз, потом
второй.
— Но, но, — поморщился чародей. — Храбро, с
гордо поднятой головой и мечом вошли мы в логово эльфа, а теперь испугались
маленькой стеклянной трубочки? Стыд, моя девочка. Стыд и позор.
Цири, наплевав на стыд и позор, заорала в третий раз, да
так, что зазвенела лабораторная посуда.
А замок Стигга неожиданно ответил криком и воплями ужаса.
* * *
— Будет беда, сынки, — повторил Клочень,
выковыривая окованным концом рунки засохший навоз из щелей между камнями двора. —
Ох, увидите, беда нам будет, горемыкам.
Он посмотрел на дружков, но ни один из стражников ничего не
ответил. Смолчал и Бореас Мун, оставшийся со стражниками у ворот. По
собственной воле, не по приказу. Он мог, как Силифант, пойти за Филином, мог собственными
глазами поглядеть, что станется с Владычицей Озера, какая судьба постигнет ее.
Но Бореас не хотел на это смотреть. Предпочитал остаться здесь, во дворе, под
голым небом, подальше от комнат и залов верхнего этажа, куда забрали девушку.
Он был уверен, что сюда до него не долетит даже ее крик.
— Дурной это знак, птицы эти черные. — Клочень
движением головы указал на воронов, все еще сидящих на стенах и
карнизах. — Скверный энто знак, та молодица, что на вороной кобыле
прискакала. В скверном, говорю я вам, мы тута деле Филину служим. Балакают,
мол, сам Филин уже не коронер вовсе и никакой не важный господин, а в розыске
пребывает, како и мы. Что инператор на него зол, аж жуть. Как нас, сынки,
инперские разом прихватят, будет нам беда, горемыкам.
— Да уж! — добавил второй стражник, усач в
колпаке, украшенном перьями черного аиста. — Да уж! Скверно, ежели
инператор злой.
