Елка, лежавшая на крыше, показалась ей огромной.
Ну и ладно!
Взяв в гараже старые отцовские рабочие перчатки, Энджи принялась снимать елку. Она успела дважды поскользнуться и упасть, один раз оцарапать нос торчащей веткой и содрать краску с машины, прежде чем распутала веревку и стащила деревце на землю. Крепко держа его за ствол, она пошла к дому. Уже у крыльца она услышала шум подъезжающей машины, а потом по ней скользнули лучи от фар, и в их свете снежинки на мгновение показались крохотными шариками, летящими в воздухе.
Энджи положила на землю елку и выпрямилась. Это наверняка Мира. Приехала помогать наряжать елку.
Сестры!
— Эй, — воскликнула Энджи, — выключи фары, ты слепишь меня.
Однако фары продолжали светить. Водительская дверь открылась, и из салона вырвался голос Мика Джаггера.
— Мира? — забеспокоилась Энджи, поняв, что из машины кто-то вышел, и попятилась. Она сразу подумала о том, что дом стоит изолированно и на помощь звать некого.
Кто-то шел по направлению к дому, под подошвами скрипел снег. Разглядев наконец подошедшего, она ахнула:
— Конлан!
Он подошел почти вплотную, и она ощутила тепло его дыхания.
— Привет, Энджи.
Она не знала, что сказать. Когда-то они не могли наговориться, слова лились из них потоком. Но спустя какое-то время этот поток стал иссякать. Энджи опять вспомнились слова Дайаны: «Дважды в этом году я видела, как он плачет в своем кабинете».
Если он действительно так тосковал по своей жене, что на это можно сказать?
— Рада видеть тебя…
— Замечательный вечер…
Они заговорили практически одновременно, потом смущенно рассмеялись и снова умолкли. Энджи ждала, что Конлан нарушит тишину, но он молчал.
— Я как раз собиралась ставить елку.
— Вижу.
— А ты уже поставил елку?
— Нет.
Увидев, как он погрустнел, она тут же пожалела о своем вопросе.
— Полагаю, у тебя нет желания помочь мне занести ее в дом?
— Я предпочел бы понаблюдать, как это делаешь ты.
— У тебя рост под сто девяносто, а у меня всего сто шестьдесят пять. Так что бери елку и неси ее в дом.
Конлан рассмеялся и взвалил елку на плечо.
Энджи, освободившись от ноши, легко взбежала на крыльцо, чтобы открыть ему дверь.
— Держись левее, — подсказала она, придерживая дверь.
Конлан что-то проворчал, сдвинулся влево и протиснулся в дверной проем.
Энджи ужасно заволновалась, но всеми силами старалась не выдать своих чувств.
Когда елка была установлена в подставку и заняла свое место, Энджи бросила: «Сейчас принесу вино» — и убежала на кухню. Оказавшись одна, она тяжело оперлась на стойку. Как же больно смотреть на него!
Наполнив два бокала вином — его любимым, — она вернулась в гостиную. Конлан стоял у камина. В черном пуловере, в потертых джинсах «Ливайс», с темными, почти черными волосами, которые давно нуждались в стрижке, он напоминал скорее состарившуюся рок-звезду, чем опытнейшего репортера.
— Итак, — заговорил он, принимая у нее бокал и усаживаясь на диван, — я мог бы тебе сказать, что случайно ехал мимо и решил заглянуть.
— А я могла бы рассказать, что мне совершенно безразлично, как ты оказался здесь.
Энджи села напротив него, и они повели осторожный разговор ни о чем. Энджи успела выпить три бокала, когда Конлан наконец-то собрался с духом и отважился подойти к главному:
— Зачем ты приезжала в офис?
Существовало множество вариантов ответа на этот вопрос. Только сначала Энджи надо было для себя решить, как далеко она хочет зайти. Долгие годы она скармливала Конлану полуправду, а начала с того, что стала защищать его от плохих новостей. Однако этот путь оказался скользким, она рухнула и кубарем покатилась вниз. Закончила она тем, что стала защищать саму себя. Чем сильнее болело у нее сердце, тем глубже она уходила в себя. Пока однажды не обнаружила, что она одна.
— Я соскучилась по тебе, — ответила Энджи.
— Что это значит?
— А ты по мне не скучал?
— Просто не верится, что ты спрашиваешь меня об этом.
Энджи встала и подошла к нему.
— Вот так?
Она встала на колени перед ним, и их лица оказались на одном уровне. Она заглянула в его голубые глаза, вспоминая, как ей нравилось смотреть в них и видеть свое отражение.
— Я обезумела, — произнесла она, повторяя слова, которые много месяцев назад сказала ему в детской.
— А сейчас ты в здравом уме?
Звуки его голоса подняли в ней новую волну воспоминаний.
— «В здравом уме» — это слишком по-взрослому. Но мне значительно лучше. Я почти смирилась.
— Энджи, ты пугаешь меня, — тихо произнес Конлан.
— Почему?
— Ты разбила мне сердце.
Она подалась к нему и прошептала:
— Не бойся.
22
Энджи забыла, каково это, когда тебя страстно целуют. Она снова чувствовала себя как в юности, нет, даже лучше, потому что сейчас не испытывала ни тоски, ни страха, ни отчаяния, присущих юности. Она просто ощущала, как силы вливаются в нее, пробуждая ее тело и наполняя всю ее радостью.
Конлан оторвался от нее.
Энджи в недоумении посмотрела на него. Она вся горела от желания.
— Кон?
Им тоже владело желание, она поняла это по тому, как потемнели его глаза. На мгновение он поддался своей страсти, но все же решил перебраться на менее опасную территорию.
— Я любил тебя, — произнес он.
Если ее воспоминания и были скрыты под пеленой, эта фраза, сказанная в прошедшем времени, сорвала ее. Этими тремя словами он обнажил свою душу и передал ей все, что было для него важно.
Энджи взяла его за руку. Конлан вздрогнул и попытался высвободить руку, но она не отпустила. На его лице было написано смятение. Но Энджи разглядела и то, что было спрятано под покровом обиды и разочарования. И надежда вспыхнула в ней с новой силой.
— Поговори со мной, — попросила она. Энджи хорошо помнила, что сама подтолкнула его к другому — не разговаривать с ней. За те месяцы, что прошли со смерти Софи, она стала такой хрупкой, что он научился окружать ее молчанием. Сейчас Конлан боялся своих чувств к ней, боялся, что ее ранимость по-прежнему живет в ней, вытесняя и ее любовь, и его самого.
— Что изменилось?
— В каком смысле?
— Нашей любви тебе было недостаточно.
