Восьмого мая две тысячи первого года вы сделали этот выбор, Жереми. Ваше решение было вызовом, оскорблением, брошенным Богу. Наши души живут на земле, чтобы учиться. На жизненном пути они должны облагораживаться, совершенствоваться. Тот, кто губит свою душу, не созидая себя, не стремясь расти всю свою жизнь, живет как труп. Бесполезный. Бесплодный. Так много на этой земле людей, чья душа потерялась в забвении главного. Столько потерявших память. Столько неприкаянных душ! Еще детьми люди познают ценности и чувства, которые должны их направлять. Но они предпочитают видеть мир на свой вкус. И вы тоже, Жереми, позабыли о ваших ценностях. Ваш поступок был худшим оскорблением жизни. Худшим оскорблением Богу. И Богу было угодно, чтобы вы осознали вашу ошибку. Тогда… тогда другая душа вселилась в ваше тело, душа, созданная, чтобы наслаждаться, мараться и разрушать. Даже не совсем другая душа. Темная сторона вашей. Та, которую выпустил на волю ваш выбор.
А подлинная ваша душа возвращалась в ваше тело ненадолго, на несколько дней, чтобы позволить вам оценить последствия вашего поступка, увидеть, как ваш выбор разрушил целый мир. Лишь несколько пробуждений, несколько явлений в важные моменты этой жизни, от которой вы отказались.
Отринув жизнь, вы выбрали ад. Ад — это осознание наших ошибок без возможности их исправить. И Бог показал вам плоды вашей ошибки. Вы осознали ваше преступление, но загладить его не могли. И внутренний огонь сжег вас. Быть может, это и есть ваш ад, Жереми…
Однако иногда Бог прощает. Он дарует второй шанс. Было ли вам в нем отказано? А вы-то о нем просили? Вы хоть раз молили Его о прощении?
Жереми перестал дышать, и плотное облако, плывшее перед его глазами, внезапно окутало все его существо.
Глава 10
Он лежал в темной комнате, и тело его покачивалось на легкой волне, тихонько увлекавшей его куда-то. Вдали проблеск приветливого света, казалось, ждал его.
Послышался голос. Может быть, голос Абрама Шриковича. Но, более далекий, он звучал глубже.
«Людям дана сила творить великое. Они могут строить свои жизни, или создавать новые, или помогать созиданию других жизней. Человек никогда не живет один. Одиночество — иллюзия. Обман отчаяния.
Быть одному — значит отринуть ближних. Быть в отчаянии — значит отринуть надежду. Захотев умереть, ты принял решение, которое затрагивало других людей, другие жизни, тесно связанные с тобой. Ты разрушил смысл своей жизни и тех, других, что должны были строиться вокруг тебя, из тебя. Жалеешь ли ты об этом, Жереми? И как сильно ты об этом жалеешь?»
Свет как будто стал ближе. Или это он приближался к нему?
Появился Симон, подошел. Жереми показалось, что он соскальзывает вниз в замедленном темпе. Сын склонился над отцом и поцеловал его в лоб.
Перед глазами Жереми все расплывалось. Голос сына долетал до него, словно сквозь вату, и он не видел, как шевелятся его губы.
«Мне тебя не хватало, папа. Твое отсутствие заполонило мою жизнь, видно, я слишком сильно хотел тебя забыть. В моем детстве ты был чудовищем, притаившимся в сумраке кошмаров. Мы запретили себе произносить твое имя, из страха, что ты вдруг появишься. И все же иногда мне хотелось увидеть тебя глазами любви, таким, каким ты показался мне однажды, окутав мое сердце волной тепла. Но действительность нахлынула беспощадным приливом, отбросив мои мечты на острые края моей раненой души.
Когда я вновь обрел тебя, было слишком поздно писать историю. Лишь поставить точку, завершить абзац последней фразой, которая наполнила бы смыслом эти годы ожидания.
Я знал тебя всего несколько часов. Но они были так богаты… Достаточно, чтобы оставить мне сожаление обо всех этих годах, прошедших в ненависти к тебе и надежде.
Мне так тебя не хватало».
Потом Симон исчез, и вошел Тома.
Он остановился в нескольких метрах от Жереми.
«Какая ирония! Только на смертном одре твое лицо выражает наконец немного человечности. Ты — мистификатор, вор. Ты лишил меня беззаботности и украл мое детство, иссушив источник моих грез. Кошмары освещали мои ночи своим грязным светом. Я боялся сделать шаг, чтобы не увидеть рядом тебя, готового уничтожить мою мать и разрушить наши надежды на лучшее будущее, на будущее без тебя.
Там, где ты теперь, человек ценен лишь тем, что он оставил после себя: любовь, ненависть, добродетели, пороки, величие, низость… В час суда горе и молитвы становятся его защитительной речью.
Я принимаю твое наследство и приобщаю его к делу.
Я — свидетель обвинения».
Жереми не хотел видеть этих лиц, не хотел слышать этих голосов. Они были сущей пыткой.
Его душа искала выхода, стремясь к покою. Отделиться от тела? Устремиться к этому свету? Найти утешение в этом источнике тепла?
Но появились его родители. Отец держал на руках маленькую девочку, лица которой Жереми не было видно. Он устремил на сына холодный взгляд.
«Я не прощаю тебя».
Потом подошла мама. «Что мы сделали, Жереми?» — прошептала она.
И они ушли.
Душа его вдруг заметалась. Свет звал ее.
Но вошла Виктория. Она склонилась над ним, улыбаясь. Ее глаза были полны любви.
«Я люблю тебя», — сказала она.
Она была так красива! Одно ее присутствие было лаской, способной его умиротворить. И душа Жереми закружила вокруг нее, опьяняясь ее теплой энергией.
Но вдруг раздалось сразу несколько голосов — они читали молитву. Вновь появились у его ложа отец, Симон и Абрам Шрикович. Все трое раскачивались взад-вперед вокруг его лежащего неподвижного тела. Звучала молитва об усопших. И тут Жереми сполна осознал свой конец. Все муки, которые он испытал за свою недолгую жизнь, пробудились разом и набросились на его душу.
Он искал старика, который столько молился о нем всякий раз, когда он, казалось, умирал. Этот старик, уже такой знакомый, смог бы облегчить его жестокий страх. Но его не было. И все же он чувствовал его присутствие совсем близко. И тогда душа его взмыла и отправилась на поиски. Она покружила по комнате около лиц троих молившихся, не касаясь их. Потом поднялась еще выше и посмотрела сверху. И Жереми увидел старика. Он лежал с закрытыми глазами, и трое мужчин молились вокруг него.
Силясь бежать от ужасного видения своего собственного лица, душа Жереми устремилась к влекущему свету, полному обещаний, хотя его, в конце этого туннеля, в который ее несло, казалось, невозможно было достичь. Сама эта тяга была силой, и сила эта умиротворяла его. Она была точкой встречи всех его радостей и невзгод. Возможным равновесием, коридором покоя между противодействующими силами.
Но стоны и плач мешали его движению. Звуки, столь же мучительные для его летящей души, как удары ножа по коже ребенка. Душа Жереми остановилась, слушая их, эти слова, в которых различима была только боль. Она зависла в нерешительности.
