— У-у-у… Мать-перемать… Отсюда нам тоже пути нет! Немецкие танки силами до двух рот при поддержке минимум батальона польской пехоты перерезали коридор. Я с батальоном тоже застрял. У меня приказ развернуть вас и следом уходить к Кончанам… — Дело швах, самому материться захотелось, но надо мысль ловить. А она появилась: — Значит, будем уходить на запад. — Меня перекосило. Он что, в плен сдаваться решил?! Сивый тоже с непониманием смотрит на командира, явно шокирован. — По направлению к Михайловке отошли выбитые из Туголиц силы противника. Их было тут не больше пары рот. Если ударим сейчас, пока они не перегруппировались и не вызвали подкрепление, сможем уйти в леса. Там и подумаем, как дальше жить. — Ай да капитан! Ай да инициативный красный командир! Удивительно даже: на дворе сорок первый год, а советский офицер не зашорен уставами и приказами, а действует по СВОЕМУ усмотрению. — Вы с нами? — Хо-хо! А куда же еще, если не с вами?
— Да, товарищ капитан!
Опять прорыв, опять война! Я договорился с Огородниковым о плане прорыва — мы большей частью объединенного советско-американского подразделения выдвигаемся вперед и механизированным кулаком прорываем путь на запад. Наш отход остаются прикрывать Спирс и четыре «Росомахи» на северной окраине поселка и рота пехоты с батареей ЗиС-3 из батальона Огородникова — на восточной. Отойдем на пару километров — выставим второй заслон и прикроем отход арьергарда… План сколочен на коленке! Стратеги, млин, доморощенные. А-а-а! Вперед и с песней!
И ведь вырвались! Ушли! И гладко ушли поначалу…
Поляки смылись сразу, как только на них вышла наша мехгруппа. Танки дали залп фугасными снарядами, а пехота даже с грузовиков не успела соскочить, как отважные жовнежи культурненько так ломанулись прочь. Нет, питать глупые мысли о том, что поляки трусы, — себе дороже. Поляки — это вам не румыны или итальянцы, они стоят прочно. Дух у них все же больше славянский, чем европейский, а значит, и воли побольше. Но тут дело в другом — мы с бронетехникой, и нас очень даже много, а у пшеков ни ПТО, ни своих танков. Вот они по здравом разумении и отошли от греха подальше. А мы рады стараться, отмахали пару кэмэ от поселка, развернули второй заслон и без напряжения дождались отхода арьергарда.
Сначала подошли наши. Ха, я уже американцев своими считаю… А они меня считают? Да плевать, воюем вместе за одну цель, дружим вроде — и то хлеб… Главным разочарованием было то, что вернулись не все… Глядя безжалостным, стратегическим взглядом, я могу сказать: потери были приемлемы. Если так вообще можно сказать… У сержанта Спирса в роте двадцати человек не хватает и двух грузовиков, самоходчики же оставили на поле боя одну «Росомаху» и троих членов ее экипажа.
А вот рота, оставленная Огородниковым для прикрытия, вышла с ощутимой задержкой и очень серьезными потерями — из полутора сотен красноармейцев выбрались максимум сорок. От батареи ЗиСов осталось одно орудие. Сам капитан на своем бронеавтомобиле сгорел при отходе с позиций: немецкие гранатометчики подобрались слишком близко…
Форсированным маршем наша измученная, разросшаяся, но при этом не особенно усилившаяся группа шла на запад, в глубь оккупированной врагами территории Белоруссии. У нас есть четкая цель. Мы не просто убегаем куда глаза глядят из опасной зоны. Мы идем к цели!
Среди солдат батальона почившего капитана Огородникова оказались три милиционера из первого Бобруйского городского отделения НКВД. От них мы узнали, что месяц назад сотрудники их отдела и взвод солдат железнодорожных войск НКВД получили приказ: расконсервировать резервный армейский склад в пятнадцати километрах на запад от Мартыновки, а затем передать его в ведение службы снабжения 2-й бронетанковой дивизии генерал-майора Паттона. Хм… Паттон не стал «трехзвездным» генералом до войны? Интересно… Но это мысли, а суть дела иная. За Мартыновкой, глубоко в лесу есть безопасное место, подготовленное для выживания. Там боеприпасы, провизия, топливо, снаряжение. Должны быть! Вот туда и поедем! Договориться с принявшим на себя командование батальоном РККА старшим лейтенантом оказалось несложно, и мы отправились в путь…
Размышляя, я не заметил, как вырубился: организм в конечном счете сам решил за меня, где находится предел. Ранения, изматывающие сражения, думы… Все это, без сомнения, делает солдата сильнее. Прав был Ницше: «То, что не убивает нас, делает нас сильнее!» Но сила эта требует платы… Кровью и потом. А иногда жизнями. Жестоко так думать, но ведь если пуля убила того, кто стоял рядом, и не убила меня, она ведь чему-то да научит? Хотя бы пригибаться под обстрелом!.. Черный бред… И все же я сплю? Если да, то почему я думаю, а не вижу сны?.. Поспать бы спокойно, я еще не привык к войне… Интересно, почему мне снится боль?
— А-А-А! Ай-ай!! — Как больно! Вашу мать! Кто мне ногу режет?! Из легких вырывается крик. Не самое приятное пробуждение, скажу я вам.
— Держите его! Еще секунду…
— Ты же сделал укол, почему он очнулся?!
— Не знаю, наверное, нерв задет! Держите его крепко!
— Не тронь мою ногу! У-у-у-и-и!.. — Перед глазами все плывет. Кто-то тяжело навалился на мои плечи, я лежу лицом вниз, дышать не могу, ноги тоже крепко держат — черта с два тут дернешься. Но больно-то как!
— Все! Вот он! — Мне в тот же миг стало легче, боль в ноге осталась, он она не была такой сильной, как прежде. Что-то звонко тренькнуло, словно кусок металла в ведро бросили. — Еще укол. Дай антисептик… Рана чистая, зашиваем… — Кто-то еще говорит, но я почему-то не могу понять, о чем речь. Ой, какое счастье, что нога перестает болеть… О-о-ох…
Пробуждение было тяжелым — действительность встречала меня стонами и мольбами о помощи на русском и английском. Открыть глаза оказалось непосильно трудно, но очень надо. Я находился в большом помещении с тусклым электрическим освещением. Пахло сыростью и плесенью. Вокруг на всей площади помещения, на решетчатых койках и на ящиках, застеленных матрасами и кусками брезента, лежали раненые. Не меньше полусотни, а может быть, и больше. Между ними, шатаясь от усталости, бродили санитары с повязками на руках. В дальнем конце помещения у большой железной двери на ящиках лежали еще несколько медиков, они спали.
— Очнулись, сэр? Как себя чувствуете? Голова не кружится, ногу не дергает? — раздалось откуда-то со стороны. Над изголовьем появилась физиономия Стэнфорда. Когда речь заходит о здоровье пациента, по обыкновению витающий в облаках док преображается. Он становится серьезен, внимателен и даже общителен.
— Гораздо лучше, чем было. Нога болит, но не дергает.
— Это хорошо, сэр. Но вы проспали всего три часа, вам нужен отдых. Кстати, сэр. Возьмите. — Из протянутой руки медика я взял небольшой, миллиметра три-четыре, треугольный металлический осколочек. — Я вытащил его из вашего бедра. Он чудом не задел бедренную артерию и застрял, прижав нерв.
— Отдых… Сладкое слово. Успею еще… — Райфл кивнул и исчез из поля зрения. — Спасибо тебе, Стэн.
— Не за что, сэр, это моя работа. — В голосе парня прозвучала гордость и удовлетворение.
