Некоторое время стояла тишина, нарушаемая лишь шипящими и
сеющими искры фитилями, да вонял горящий на полках порох. Походило на то, что
придется прервать поединок, чтобы снова набить оружие. Ноткер Вейрах уже
собрался было подать знак, когда неожиданно пищаль Зульца сработала со страшным
гулом, сверкнул огонь, заклубился вонючий дым. Стоявшие поблизости услышали
свист пули, которая, пройдя мимо цели, полетела куда-то в стороны сортира.
Почти в тот же момент плюнула дымом и огнем хандканона
[287]
Хайна фон Чирне. С лучшим результатом. Пуля угодила Экхарду Зульцу в подбородок
и оторвала ему голову. Из шеи поборника антигуситского похода хлынул фонтан
крови, голова ударилась о стенку овина, упала, покатилась по майдану и наконец
упокоилась в траве, глядя мертвым глазом на обнюхивающих ее собак.
– Курва! – сказал в абсолютной тишине Пашко
Рымбаба. – Этого, пожалуй, уже не пришьешь.
Рейневан недооценил Самсона Медка.
Он даже не успел оседлать в конюшне коня, когда почувствовал
затылком щекочущий взгляд. Обернулся, увидел и замер, как соляной столп, обеими
руками вцепившись в седло. Выругался и тут же с размаху перекинул седло на
спину коня.
– Не порицай меня, – сказал он, не поворачиваясь и
делая вид, будто целиком занят упряжью. – Я должен ехать вслед за ними.
Хотел избежать прощания. Вернее, прощальных споров, которые не дали бы ничего,
кроме ненужной обиды и потери времени. Я подумал, что лучше будет…
Самсон Медок, прислонившийся к дверной коробке, сплел руки
на груди и молчал, многозначительно глядя на Рейневана.
– Я должен ехать за ними, – выпалил после
напряженного колебания Рейневан. – Иначе не могу. Пойми. Для меня это
исключительный, неповторимый случай. Провидение…
– Личность господина Хайна фон Чирне, – усмехнулся
Самсон, – приводит мне на ум некоторые аналогии. Однако ни одной я не
назвал бы провиденческой. Ну что ж, я тебя понимаю. Хоть не скажу, что мне это
легко далось.
– Хайн Чирне – враг Стерчей. Враг Кунца Аулока. Враг
моих врагов, а значит, мой естественный союзник. Благодаря ему у меня
появляется возможность отомстить за брата. Не вздыхай, Самсон. Здесь не место и
не время для очередного диспута, оканчивающегося выводом, что месть – дело
бесплодное и бессмысленное. Убийцы моего брата не только спокойно ходят по земле,
но еще и беспрерывно топчутся у меня по пятам, угрожают смертью, преследуют
женщину, которую я люблю. Нет, Самсон. Я не сбегу в Венгрию, оставив их
тешиться гордостью и славой. Мне представился случай, у меня есть
единомышленник, я нашел врага моего врага. Чирне пообещал выпустить из Стерчей
и Аулока кишки. Может, это и излишняя кичливость, может, низко, может,
отвратительно, может, бессмысленно, но я хочу ему помочь. Хочу видеть, как он
будет выпускать из них кишки…
Самсон Медок молчал. А Рейневан, неведомо в который раз, не
мог не удивляться, видя, сколько в мутных глазах и одутловатом лице идиота
задумчивости и мудрой заботы. И немного, но все же явного упрека.
– Шарлей, – пробормотал он, затягивая
подпругу. – Шарлей, правда, помог мне, сделал для меня много. Но ведь ты
сам слышал, был свидетелем… И не раз. Стоило мне заговорить о желании отомстить
Стерчам, как он тут же начинал отговаривать. При этом ехидничая и относясь ко
мне так, словно я глупый мальчишка. Он категорически отказывается помогать мне,
больше того, даже к Адели, ты сам слышал, относится несерьезно, высмеивает,
постоянно пытается отговорить меня от поездки в Зембицы!
Конь фыркнул и затопал, словно ему передалось настроение
Рейневана, а Рейневан глубоко вздохнул, успокоился.
– Передай ему, Самсон, пусть не обижается. Псякрев, я
неблагодарный хам, прекрасно понимаю, что он для меня сделал. Но, вероятно,
именно так я отблагодарю его лучше всего. Уйдя. Он сам сказал: я – человек
рискованный. Без меня ему будет легче. Обоим вам…
Он замолчал.
– Я хотел бы, чтобы ты пошел со мной. Но не предлагаю.
Это было бы с моей стороны скверно и непорядочно. Я иду на опасное дело. С
Шарлеем тебе будет спокойнее.
Самсон Медок долго молчал, потом сказал:
– Отговаривать тебя я не стану. Не стану толкать тебя,
как ты это назвал, на свары и потерю времени. Даже воздержусь высказывать
собственное мнение касательно смысла мероприятия… Не хочу также еще больше
ухудшать положения и заставлять тебя мучиться угрызениями совести. Однако знай,
Рейнмар: уходя, ты окончательно лишаешь меня надежды вернуться в мой
собственный мир и мое собственное тело.
Рейневан долго молчал. Наконец сказал:
– Самсон. Ответь. Если можешь – честно. Ты
действительно… Ты… Ну, то, что ты говорил о себе… Кто ты?
– Ego sum, qui sum, – мягко прервал Самсон. –
Я тот, кто я есть. И давай не будем исповедоваться на прощание. Это ничего не
даст, ничего не оправдает и ничего не изменит.
– Шарлей, – быстро сказал Рейневан, – человек
бывалый и опытный. Вот увидишь, в Венгрии он наверняка сумеет связаться с
кем-нибудь, кто…
– Ладно, отправляйся. Отправляйся, Рейнмар.
Котловину заполнял плотный туман. К счастью, он лежал низко,
у самой земли, поэтому не было опасности – по крайней мере пока что –
заблудиться, было видно, куда идет тракт, дорогу четко определял ряд
выступающих из белого покрывала кривых верб, диких груш и кустов боярышника.
Кроме того, далеко в темноте помигивал и указывал дорогу расплывчатый, пляшущий
огонек – фонарь отряда Хайна фон Чирне.
Было очень холодно. Когда Рейневан проехал мост через Ядкову
и погрузился в туман, ему казалось, что он нырнул в ледяную воду. «Ну что
ж, – подумал он, – ведь уже сентябрь».
Раскинувшееся вокруг белое поле тумана отражало свет,
позволяло, в общем, неплохо видеть то, что находилось по сторонам. Однако
Рейневан ехал в совершенной темноте, едва различая уши коня. Наиболее плотный
мрак висел – как ни странно – на самой дороге, меж рядами деревьев и густых
кустарников, силуэты которых были уже настолько демоническими, что юноша то и
дело вздрагивал от неприятного ощущения и невольно натягивал вожжи, пугая и без
того пугливого коня. Он продолжал ехать, посмеиваясь над собственной трусостью.
Ну как же можно, черт побери, бояться кустов?
Два куста неожиданно преградили ему путь, третий выхватил из
рук вожжи. А четвертый приставил к груди что-то такое, что могло быть только
наконечником рогатины.
Вокруг затопали копыта, усилился запах конского и
человеческого пота. Щелкнуло кресало, посыпались искры, разгорелись фонари.
Рейневан прищурил глаза и откинулся в седле: один фонарь подсунули ему почти
под нос.
