– Господин Штольц из Шеллендорфа, – докончил в
тишине Штольберг. – Господин Петр Ширмер. А я не знал, что ты был под
Вышеградом, господин Тассило.
– Был. Потому как будто глупец какой пошел следом за
силезским войском с Кантнером Олесьницким и Румпольдом из Глогова. Да, да,
господа. Жижку дьяволы взяли, но в Чехии есть другие, которые не хуже его
биться умеют. Они показали это под Вышеградом тогда, в День Всех Святых: Гинек
Крушина из Лихтенбурка, Гинек из Кольштайна, Викторин из Подебрад, Ян Гвезда.
Рохач из Дубы. Запомните эти имена. Потому что вы их услышите, выбравшись
крестовым походом на Чехию.
– Ишь ты, – прервал нависшую тишину Гуго
Котвиц. – Страсти какие! Побили вас, потому как вы сами биться не умели.
Воевал я с гуситами в двадцать первом году под началом господина Путы из
Частоловиц. Под Петровицами мы всыпали еретикам так, что пух летел! Потом
прошли огнем и мечом по хрудимскому краю, пустили с дымом Жампах и Литице. И
взяли такие трофеи, что ого-го! Латы, которые на мне, баварской работы, как раз
оттуда…
– Что молоть воду в ступе! – отрезал
Штольберг. – надо наконец решать. Идем на Чехию или нет?
– Я иду! – громко и гордо возвестил Экхард фон
Зульц. – Выкорчуем плевелы еретические, вот что. Надобно выжигать проказу,
пока она всех не уложит.
– Я тоже иду, – сказал де Харта. – Надо добра
поднабрать. Прожился я, жениться собираюсь.
– Клянусь зубом святой Аполлонии! – вырвался Куно
Виттрам. – Добычей и я не побрезгаю!
– Добыча – дело одно, – неуверенно проговорил
Вольдан из Осин. – Но, говорят, кто возьмет крест, грехи его через частое
сито пропускать будут. А нагрешили мы… Ох нагрешили.
– Я не иду, – кратко заявил Боживой де
Лоссов. – Не стану шишки зарабатывать в чужих сторонах.
– Я не иду, – спокойно сказал Ноткер
Вейрах. – Потому что если идет Зульц, стало быть, дело это склизкое и
вонючее.
Опять поднялся шум, посыпались ругательства, силой усадили
на место Экхарда Зульца, уже наполовину вытащившего корд.
– А я думаю, – сказал, когда все утихло, Ясько
Хромой из Любни, – если уж куда идти, так лучше в Пруссию. С поляками на
крестоносцев. Или vice versa. В зависимости от того, кто больше заплатит.
Некоторое время все орали, стараясь перекричать друг друга,
наконец кудрявый Порай жестами успокоил компанию.
– Я на эту крестовину не двинусь, – известил он в
тишине. – Потому что не хочу идти на поводу у епископов и попов. Не
позволю, чтобы меня как пса какого науськивали. Что еще за крестовый поход? На
кого? Чехи – не сарацины. В бой дароносицу с собой несут. А то, что им не
нравится Рим, папа Одо Колонна, Бранда Кастильоне, наш епископ Конрад и другие
прелаты, так ничего удивительного. Мне тоже не нравятся.
– Брешешь ты, Якубовский! – разорался Экхард фон
Зульц. – Чехи – еретики! Еретическое учение исповедуют! Церкви жгут.
Дьяволу поклоняются. Хотят…
– Я покажу вам, – громко прервал Порай, –
чего хотят чехи. А вы решайте, с кем здесь оставаться, а против кого идти.
По данному им знаку подошел немолодой голиард в красном
рогатом капюшоне и кабате с вырезанной зубчиками баской.
– Знайте же, все верующие христиане, – прочитал он
зычно и отчетливо, – что Чешское королевство существует и, клянусь смертью
и жизнью, с Божьей помощью существовать будет, придерживаясь нижеприведенных
правил. Во-первых, чтобы в королевстве Чешском свободно и безопасно
проповедовалось слово Божие и чтобы священники проповедовали его без помех…
– Что это такое? – закричал фон Зульц. –
Откуда ты это взял, музыкант?
– Пусть продолжает, – поморщился Ноткер фон
Вейрах. – Откуда бы ни взял – взял. Читай, парень.
– Во – вторых, чтобы Тело и Кровь Господа Христа
раздавались всем верующим в обоих видах хлеба и вина…
В-третьих, чтоб у священников отобрали и уничтожили их
светскую власть над земным богатством и благами, чтобы во имя спасения своего
вернулись они к законам Писания и жизни, кою вел Христос со своими апостолами.
В-четвертых, чтобы все грехи смертные и иные преступления
против закона Божьего карались и осуждались.
– Еретическое письмо! Само только слушание его есть
грех! Вы что, кары Божией не боитесь?
– Заткнись, патер.
– Тихо! Пусть читает!
– …среди священников: симония, еретичество, взимание
денег за крещение, за помазание, за исповедь, за причастие, за посты, за удары
колокола, за исполнение обязанностей плебана, за должности и прелатство, за
сан, за отпущение грехов…
– А что? – подбоченился Якубовский. –
Неправда, может?
– Дальше: следующие из сказанного ереси и позорящие
церковь Христову прелюбодеяния, проклятое множение сыновей и дочерей, содомия и
другие развратности, гнев, склоки, раздоры, оговоры, мучения простого народа,
ограбление его, вымогательство оплат, податей и жертвоприношений. Каждый
праведный сын своей матери Святой Церкви должен все это отринуть, отказаться, ненавидеть,
как дьявола, и презирать оное…
Дальнейшее чтение нарушил общий крик и замешательство, во
время которого, как заметил Рейневан, голиард незаметно скрылся вместе со своим
пергаментом. Раубриттеры вопили, сквернословили, толкались, кидались друг на
друга. Наконец уже начали скрежетать клинки в ножнах.
Самсон Медок толкнул Рейневана в бок.
– Сдается мне, – буркнул он, – тебе стоило бы
глянуть в окно. И поскорее.
Рейневан глянул. И обмер.
На кромолинский майдан въезжали шагом трое конных.
Виттих, Морольд и Вольфгер Стерчи.
Глава 18
в которой в рыцарские традиции и обычаи врывается – с гулом
– современность, а Рейневан, стремясь доказать, что книга названа правильно,
изображает из себя шута. И вынужден в этом признаться. Перед всей природой
У Рейневана были основания стыдиться и злиться, потому что,
увидев въезжающих в Кромолин Стерчей, он всполошился, а охвативший его
бессмысленный и глупый страх тут же бессмысленно и глупо принялся управлять его
действиями. Стыд был особенно велик еще и потому, что Рейневан полностью
отдавал себе в этом отчет. Вместо того чтобы трезво оценить ситуацию и
действовать более или менее разумно, он прореагировал как спугнутый и
преследуемый зверь.
