Тройка ловко отпрянула от свистящего круга, которым окружил
себя Рейневан, один напал сзади и лихим пинком под колено свалил парня на
землю, но тут же взвыл и закружился сам, прикрывая глаза от когтей прыгнувшей
ему на загривок Дороты Фабер. Рейневан получил дубинкой по плечу, сжался под
пинками и ударами палок, увидел, как один из типов отталкивает пытающегося
вмешаться раввина. А потом увидел черта.
Разбойники принялись кричать. Страшно. Тот, что взялся за
них, был, конечно, никаким не чертом. А был это огромный смоляно-черный британ
[95]
в ошейнике, ощетинившемся торчащими во все стороны иглами.
Собака металась от бандюги к бандюге словно черная молния, причем нападала не
как дворняга, а как волк. Рвала клыками одного и тут же отпускала, чтобы
взяться за другого, схватить за лодыжку, вцепиться в бедро. Стиснуть зубы на
промежности. А повалив – хватать за руки и лица. Крики «бравой троицы»
сделались чудовищно тонкими. Так что волосы вставали дыбом.
Раздался пронзительный, модулированный свист. Черный британ
тут же отскочил от разбойников, сел и замер, поставив уши торчком. Ни дать ни
взять – статуя из антрацита.
На мост въехал всадник в коротком сером плаще, стянутом
серебряной пряжкой, облегающем вамсе и шапероне
[96]
с длинным,
опускающимся на плечо хвостом.
– Как только солнце поднимется над верхушкой той вон
ели, – громко проговорил всадник, распрямляя в седле вороного жеребца свою
отнюдь не могучую фигуру, – я пущу Вельзевула следом за вами, мразь.
Воспользуйтесь предоставленным вам временем, негодяи. Останавливаться не
рекомендую.
Повторять дважды не пришлось. Бандиты тут же помчались к
лесу, хромая, охая и трусливо оглядываясь. Вельзевул, словно зная, чем сумеет
их особенно напугать, глядел не на них, а на солнце и верхушку ели.
Всадник подъехал ближе, с высоты седла присмотрелся к еврею,
Дороте Фабер и Рейневану, который в этот момент как раз поднимался, ощупывая
ребра и стирая кровь с носа. Особенно внимательно наездник присматривался к
Рейневану, что не укрылось от внимания юноши.
– Ну-ну, – сказал ездок наконец, –
классическая ситуация. Ну, прямо как в сказке: болотце, мост, поломанное
колесо, неприятности. И помощь как по мановению волшебной палочки. Уж не
призывали ли кого? Не испугаетесь, если я достану цирографы и велю их
подписать?
– Нет, – ответил рабби. – Не та сказка.
Всадник хохотнул.
– Я – Урбан Горн, – продолжая смотреть прямо на
Рейневана, сказал он. – Так кому ж мы с моим Вельзевулом помогли?
– Я – рабби Хирам бен Элиезер из Бжега.
– Я – Дорота Фабер.
– Я – Ланселот с Телеги. – Рейневан, несмотря на
все, не очень-то доверял нежданному помощнику.
Урбан Горн снова фыркнул, пожал плечами.
– Полагаю, путь держите в сторону Стшелина. Я обогнал
на тракте человека, направляющегося туда же. Ежели позволите посоветовать, вам
лучше было бы попросить его подвезти вас, чем тут до ночи торчать со сломанной
осью. Лучше. И безопасней.
Рабби Хирам бен Элиезер окинул свой экипаж тоскливым
взглядом, но, кивнув, согласился с незнакомцем.
– А теперь, – тот взглянул на лес, на верхушку
ели, – прощайте. Дела зовут.
– А я думал, – рискнул Рейневан, – что вы их
просто пугали…
Всадник глянул ему в глаза, и взгляд у него был холодный.
Прямо-таки ледяной.
– Пугал, – признался он. – Но я, Ланселот,
никогда не пугаю впустую.
Путником, о котором упомянул Урбан Горн, был священник,
едущий на солидной телеге толстячок с глубоко выбритой тонзурой, одетый в плащ,
отороченный хорьковым мехом.
Священник остановил лошадь, не слезая с козел выслушал
рассказ, оглядел повозку со сломанной осью, внимательно рассмотрел каждого из
трех просителей и наконец уразумел, о чем эти просители покорнейше просят.
– Значит, что? – спросил он наконец очень
недоверчиво. – В Стшелин? На моей телеге?
Просители приняли позы еще более просящие.
– Я – Филипп Гранчишек из Олавы, приходской священник
церкви Утешения Божьей Матери, добрый христианин и католическое духовное лицо,
должен взять на телегу жида? Проститутку? И бродягу?
Рейневан, Дорота Фабер и рабби Хирам бен Элиезер
переглянулись, а мины у них были, прямо сказать, сконфуженные.
– Садитесь, – наконец сухо сказал
священник, – потому как я был бы последним чулем, если б вас не взял.
Не прошло и часа, как перед тянувшим телегу священника
буланым мерином возник Вельзевул, искрящийся от росы. А чуть позже на тракте
показался Урбан Горн на своем вороном.
– Поеду с вами до Стшелина, – запросто бросил
он, – натурально, если вы не возражаете.
Никто не возражал.
О судьбе бандитов никто не спрашивал. А мудрые глаза
Вельзевула не выражали ничего.
Либо все.
Так они и ехали по стшелинскому тракту, по долине реки
Олавы, то по густым лесам, то по вересковью и просторным лугам. Впереди словно
лауфер
[97]
бежал британ Вельзевул. Собака патрулировала дорогу,
иногда скрываясь меж деревьев, шарила по зарослям и травам. Однако не гоняла и
не вспугивала зайцев, не поднимала соек. Это было ниже достоинства черной
псины. Не случалось ругать собаку или призывать ее к порядку и Урбану Горну,
таинственному незнакомцу с холодными глазами, едущему рядом с телегой на
вороном жеребце.
Запряженной буланым мерином телегой управляла Дорота Фабер.
Рыжеволосая девица из Бжега, явно грешница, упросила плебана доверить ей вожжи,
и было совершенно ясно, что рассматривала это как плату за проезд. А
управлялась она прекрасно, с очевидной сноровкой. Таким образом, сидевший рядом
с ней на козлах плебан Филипп Гранчишек мог, не опасаясь за экипаж, подремывать
либо дискутировать.
На телеге, на мешках с овсом дремал или – в зависимости от
обстоятельств – беседовал с Рейневаном рабби Хирам бен Элиезер.
За телегой, привязанная к решетке, топала тщедушная евреева
кобыла.
