Счинавка была за это наказана, ее спалили дотла. Сгорела, не
дотянув двух дней до праздника своей святой покровительницы, церквушка Святой
Варвары. Плебан успел сбежать и тем самым уберег голову от цепа.
Оставив позади пылающую церковь, Амброж отслужил святую
мессу – было, оказывается, воскресенье. Месса была типично гуситской: под
открытым небом, за простым столом. Совершающий богослужение Амброж даже не
отстегнул меча.
Чехи молились истово. Самсон Медок, неподвижный, как
античная статуя, стоял и глядел на горящую пасеку, на занимающиеся огнем крышки
ульев.
После мессы, оставив позади дымящееся пепелище, гуситы
двинулись на восток, прошли по седловине между заснеженными горбами Голиньца и
Копца, к вечеру добрались к Войбужу – имению рода фон Цешау. Ярость, с которой
гуситы накинулись на село, свидетельствовала о том, что кто-то из этого рода
тоже побывал с епископом под Визмбурком. Не уцелела ни одна халупа, ни один
овин, ни одна клеть.
– Мы в четырех милях от границы, – преувеличенно
громко и демонстративно заявил Урбан Горн. – И всего в миле от Клодска.
Эти дымы видать издалека, а вести расходятся быстро. Мы лезем льву в пасть.
И они лезли. Когда, окончив разграбление, гуситское войско
вышло из Войбужа, с востока появился рыцарский отряд, коней примерно в сто. В
отряде было много иоаннитов, гербы на хоругвях говорили о присутствии
Хаугвицей, Мушенов и Цешау. При одном виде гуситов отряд в панике бежал.
– Ну и где же твой лев, – съехидничал
Амброж, – брат Горн? Где его пасть? Вперед, христиане! Вперед, Божье
воинство! Вперед, маааарш!
Несомненно, целью гуситов был Бардо. Если даже какое-то
время Рейневан сомневался – в конце концов, Бардо был крупным городом и
несколько великоватым куском даже для Амброжа, – то сомнения быстро
рассеялись. Армия остановилась на ночь в лесу поблизости от Нисы. И до полуночи
стучали топоры. Изготовляли шесты с поперечными планками – напоминающие герб
Роновицей палки с торчащими обрубками веток, простое, удобное в применении,
дешевое и очень эффективное приспособление для преодоления защитных стен.
– Будете штурмовать? – без обиняков спросил
Шарлей.
Вместе с гетманами Амброжевой конницы они сидели вокруг
парящего котла с гороховкой и поглощали содержимое, дуя на ложки. К ним
присоединился Самсон Медок – очень молчаливый после Радкова гигант не
интересовал Амброжа и пользовался полной свободой, которую, однако,
использовал, как ни странно, чтобы добровольно помогать на полевой кухне,
обслуживаемой женщинами и девушками из Градца-Кралове, угрюмыми, малоразговорчивыми,
неприступными и бесполыми.
– Будете штурмовать Бардо, – утвердительно заметил
Шарлей, поскольку на его вопрос ответило лишь усиленное использование
ложек. – Не иначе, как там у вас какие-то особые дела?
– Угадал, брат, – отер усы Велек
Храстицкий. – Цистерцианцы из Бардо били в колокола и служили мессу для
мерзавцев епископа Конрада, шедших в сентябре на Находско жечь, убивать женщин
и детей. Надо показать, что за это бывает.
– Кроме того, – облизнул ложку Олдржих
Галада, – Слезско устроило против нас торговую блокаду. Надо дать им
понять, что мы можем сломать запрет, что это бессмысленно. Мы должны также
немного подбодрить торгующих с нами купцов, напуганных террором. Подбодрить
родственников убитых, показав, что на террор мы ответим террором, а наемные
убийцы не останутся безнаказанными. Правда, юный панич из Белявы?
– Наемные убийцы, – глухо проговорил
Рейневан, – не должны оставаться безнаказанными. В этом я с вами, господин
Олдржих.
– Если вы хотите держаться нас, – поправил без
нажима Галада, – то должны называть нас «братр», по-вашему – «брат», а не
господин или пан. А показать, кого вы держитесь, сможете завтра. Пригодится
каждый меч. Бой обещает быть яростным.
– И верно. – Молчавший до сих пор Бразда из
Клинштейна кивком указал на город. – Они знают, зачем мы пришли. И будут
защищаться.
– В Бардо, – насмешливо заметил Урбан Горн, –
есть две цистерцианские церкви, очень богатые. Обогатившиеся на пилигримах.
– Ты все, – хихикнул Велек Храстицкий, –
сводишь к удовольствию, Горн.
– Уж таков я есть.
– А ну повернись ко мне фронтом, – приказал
Шарлей, когда они остались одни. – Покажись-ка. Ты еще не нашил себе Чаши
на грудь? Ха! «Держусь вас, я с вами», что за фокусы, Рейнмар? Уж не начал ли
ты вживаться в роль?
– Ты о чем?
– Ты прекрасно знаешь, о чем. Относительно болтовни
перед Амброжем касательно грангии в Дембовце я ссоры не начинаю и укорять тебя
не собираюсь, кто знает, может, оно и на пользу нам пойдет, если мы ненадолго
спрячемся под гуситской крышей. Но не надо забывать, черт побери, что Градец-Кралове
вовсе не наша цель, а лишь полустанок на пути в Венгрию. А их гуситские
проблемы для нас – дурь, пустой звук.
– Их проблема для меня не пустой звук, – холодно
возразил Рейневан. – Петерлин верил в то, во что верят они. Одного этого
мне достаточно, ибо я знал своего брата, знаю, каким он был человеком. Если
Петерлин посвятил себя их делу, значит, оно не может быть плохим. Молчи, молчи,
я знаю, что ты хочешь сказать. Я тоже видел, что сделали с радковским
священником. Но это ничего не изменяет. Петерлин, повторяю, не поддержал бы
неправого дела. Петерлин знал то, что я знаю теперь: в каждой религии, среди
людей ее исповедующих и за нее борющихся, на одного Франциска Ассизского
приходится легион братьев Арнульфов.
– Кто такой брат Арнульф, я могу только
догадываться, – пожал плечами демерит. – Но метафору понимаю, тем
более что она далеко не нова. Если же чего-то не понимаю… Уж не перешел ли ты,
парень, в гуситскую веру? И уже, как каждый неофит, берешься за обращение? Если
да, то сдержи, прошу тебя, евангелический азарт. Потому что ты растрачиваешь
его совершенно не по назначению.
– Конечно, – поморщился Рейневан. – Тебя-то
обращать не надо. Поскольку сей факт уже случился.
Глаза Шарлея слегка прищурились.
– Что ты хочешь этим сказать?
