Поэтому князь как одержимый носился галопом по прибрежным
зарослям и заливным лугам, а вместе с ним столь же энергично, хоть и не совсем
по своей воле, мотались его старшая дочь Агнешка, сенешаль Рудигер Хаугвиц и
несколько карьеристов-пажей.
Остальная свита ожидала у леса. Не слезая с лошадей, поскольку
неведомо было, когда князю наскучит. Заграничный гость князя незаметно зевал.
Капеллан бурчал – вероятно, читал молитву, казначей шевелил губами, вероятно,
считал деньги, миннезингер бормотал, вероятно, слагал стихи, девушки княжны
Агнешки сплетничали, вероятно, относительно других девушек, а юные рыцари
убивали скуку, объезжая и исследуя окружающие заросли.
– Эй, Бычок!
Генрик Кромпуш, сильно удивившись, остановил и развернул
коня, а потом прислушался, пытаясь понять, который куст тихо окликнул его
фамильным прозвищем.
– Бычок!
– Кто здесь? Покажись.
Кусты зашевелились.
– Святая Ядвига… – Кромпуш от удивления аж рот
раскрыл. – Рейневан? Ты?
– Нет, святая Ядвига, – ответил Рейневан голосом
не менее кислым, чем крыжовник в мае. – Бычок, мне нужна помощь… Чья это
свита? Кантнера?
Прежде чем Кромпуш сообразил что к чему, к нему
присоединились еще два олесьницких рыцаря.
– Рейневан, – ахнул Якса из Вишни. – Господи
Иисусе! Что за вид!
«Интересно, – подумал Рейневан, – как бы выглядел
ты, если б конь у тебя пал сразу за Быстрым. Если б тебе пришлось всю ночь
бродить по болотам и урочищам над Свежной, а к утру сменить мокрые и
измазюканные тряпки на свистнутую с крестьянского забора сермягу. Интересно,
как бы ты после всего этого выглядел, прилизанный фертик?»
Угрюмо поглядывавший на них третий олесьницкий рыцарь, Бонно
Эберсбах, похоже, думал так же.
– Вместо того чтобы удивляться, – сухо сказал
он, – дайте ему какую-нибудь одежку. Скинь это рванье, Беляу. А ну,
господа, вытаскивайте из вьюков что у кого есть.
– Рейневан, – до Кромпуша все еще доходило
слабо, – это ты?
Рейневан не ответил. Натянул брошенную ему рубаху и кафтан.
Он был настолько зол, что казалось, вот-вот заплачет.
– Мне нужна помощь… – повторил он. – Даже очень.
– Видим и знаем, – кивком подтвердил
Эберсбах. – Мы тоже считаем, что очень. Пошли. Надо показать тебя
Хаугвицу. И князю.
– Он знает?
– Все знают. О твоем деле повсюду говорят.
Если Конрад Кантнер с его вытянутым лицом, увеличенным лбом,
который казался больше из-за залысин, черной бородой и проницательными глазами
монаха не очень походил на типичного представителя династии, то относительно
его дочери Агнешки сомнений быть не могло. Недалеко упало это яблочко от
силезско-мазовецкой яблоньки. У княжны были льняные волосы, светлые глаза и
небольшой вздернутый веселый носик Пястовны, который обессмертил знаменитый
рельеф наумбургского кафедрального собора. Агнешке Кантнерувне, как быстро
подсчитал Рейневан, было около пятнадцати лет, так что ее наверняка уже кому-то
сосватали. Слухов Рейневан не помнил.
– Встань.
Он встал.
– Знай, – проговорил князь, сверля его горящим
взглядом, – что я не одобряю твоего поступка. Больше того, считаю его
низким, позорным и заслуживающим наказания. И откровенно советую тебе пожалеть
о содеянном и покаяться, Рейнмар Беляу. Мой капеллан заверяет меня, что в пекле
есть специальный анклав
[55]
для чужеложцев. Инструменту греха
попавших туда грешников крепко достается от бесов. В детали не вхожу, учитывая
присутствие девушки.
Сенешаль Рудигер Хаугвиц сердито фыркнул. Рейневан молчал.
– Какую сатисфакцию ты дашь Гельфраду фон
Стерча, – продолжал Кантнер, – это уже его и твое дело. Я не стану
вмешиваться, тем более что оба вы вассалы не мои, а князя Яна Зембицкого. И в
принципе я должен отправить тебя в Зембицы. Умыв руки.
Рейневан сглотнул.
– Но, – продолжал князь после минуты полного
драматизма молчания, – я не Пилат. Это раз. Во-вторых, памятуя о твоем
отце, сложившем под Танненбергом голову рядом с моим братом, я не допущу, чтобы
тебя убили в ходе идиотской кровной мести. В-третьих, уже вообще пора покончить
с межродовыми распрями и жить как полагается европейцам. Это все. Дозволю тебе
ехать с моей свитой хоть до самого Вроцлава. Но не лезь мне на глаза. Ибо их не
радует твой вид.
– Ваша княжеская…
Охота окончилась. Соколам надели клобучки на головы, утки и
цапли болтались, притороченные к перекладинам телеги, князь был доволен, его
свита тоже, потому что обещавшая затянуться охота оказалась совсем недолгой.
Рейневан уловил несколько явно благодарных взглядов – по кортежу уже успело
разнестись, что именно благодаря ему князь урезал охоту и двинулся дальше.
Рейневан не без оснований опасался, что разнестись успело не только это. Уши у
него горели. Как же – предмет всеобщего внимания!
– Все, – буркнул он едущему рядом Бенно
Эберсбаху. – Все знают всё…
– Всё, – совсем невесело ответил олесьненский
рыцарь. – Но на твое счастье не все.
– Не понял.
– Дураком прикидываешься, Беляу? – спросил
Эберсбах, не повышая голоса. – Кантнер наверняка прогнал бы тебя, а может,
и отослал бы в путах к кастеляну, если б знал, что в Олесьнице был труп. Да,
да, не таращись на меня. Юный Никлас фон Стерча мертв. Гельфрадовы рога рогами,
но убитого брата Стерчи не простят тебе ни за что.
– Пальцем… – сказал, несколько раз глубоко
вздохнув, Рейневан. – Никласа я даже пальцем не тронул. Клянусь.
– Вдобавок, – Эберсбах явно не обратил внимания на
клятву, – прекрасная Адель обвинила тебя в колдовстве. Ты, мол, зачаровал
ее и… использовал. Безвольную.
– Даже если то, что ты говоришь, правда, – ответил
после недолгого молчания Рейневан, – то ее заставили так сказать. Под
угрозой смерти. Ведь она у них в руках.
– Нет, не в руках, – возразил Эберсбах. – От
августинцев, будучи у которых она публично обвинила тебя в дьявольских кознях,
прекрасная Адель сбежала в Лиготу. За ворота монастыря цистерцианок.
Рейневан облегченно вздохнул.
– Не верю, – повторил он, – в эти наговоры.
Она меня любит. А я люблю ее.
– Прекрасно.
– Если б ты знал, как прекрасно.
