– Так вот. – Апечко Стерча закончил рассказ и
откашлялся. После чего перешел к заключению. – Вольфгер через посланца
просил уведомить, что с делом управится быстро. Что Рейнмар Беляу будет схвачен
на вроцлавском тракте и понесет наказание. Однако сейчас руки у Вольфгера
связаны, потому как по тракту движется со всем своим двором олесьницкий князь и
всякие важные духовные особы, так что никак не получится… Неизвестно, как
погоню вести. Но Вольфгер клянется, что изловит Рейневана и что ему можно
доверить честь рода.
Веко Хрипача подскочило, изо рта вытекла струйка слюны.
– Ббббх-бхх-бхх-бхубху-ррхххп-пххх-ааа-ррх! –
разлилось в комнате. – Ббб… хрррх-урррхх-бхуух! Гуггу-ггу…
– Вольфгер – дурной кретин, – перевела тоненьким
мелодичным голоском Офка фон Барут. – Глупец, которому я не доверил бы
даже ведра блевотины. А единственное, что он способен поймать, это свой
собственный кутас.
– Отец…
– Ббб-брррх! Бххр! Уу-пхр-рррххх!
– Молчать! – не поднимая головы, перевела занятая
куклой Офка. – Слушать, что я скажу. Что прикажу.
Апечко терпеливо переждал хрипы и скрипы, дождался их
перевода.
– Для начала, Апеч, велишь установить, –
приказывал Таммо Стерча устами девочки, – какой берутовской бабе поручили
надзор над бургундкой и которая не разобралась в истинной цели
благотворительных походов бургундки в Олесьницу. Похоже, она была в сговоре с
паршивкой. Бабе отвесить тридцать пять крепких розг. По голой заднице. Здесь, у
меня, на моих глазах. Пусть нам хоть это доставит немного радости.
Апечко Стерча кивнул головой. Хрипач закашлялся, захрипел и
весь оплевался. Потом жутко скривился и загугнил.
– А бургундку, – перевела Офка, расчесывая
маленьким гребешком паклевые волосы куклы, – о которой мне уже известно,
что она спряталась у лиготских цистерцианок, приказываю вытащить оттуда, даже
если для этого понадобится брать монастырь штурмом. Потом запереть развратницу
у верных нам монахов, например…
Таммо резко перестал икать и гугнить, скрип замер у него в
горле. Прошиваемый навылет кровавым глазом Апечко понял, что старик заметил его
обеспокоенную мину. Сообразил. Дальше правду скрывать было нельзя.
– Бургундка, – промямлил он, – сумела сбежать
из Лиготы. Втихаря… Неизвестно куда. Заняты погоней… Не уберегли… мы…
– Интересно, – перевела Офка после долгой
тишины, – интересно, почему это меня вовсе не удивляет. Но коли так, то
пусть так и будет. Я не стану забивать себе голову курвой. Пусть эту историю
расхлебывает Гельфрад, когда вернется. Пусть все сделает собственноручно. Меня
его рога не колышат. Впрочем, в этой семейке подобное не новость. Меня самого
когда-то здорово оброгатили. Ибо не может быть, чтобы мои собственные чресла
породили таких дурней.
Хрипач несколько минут кашлял, хрипел, храпел и давился. Но
Офка не переводила, стало быть, это была не речь, а обычный кашель. Наконец
старец заскрипел, набрал духу, скривился как черт и саданул посохом о пол,
после чего забулькал-захрипел-загугнил. Офка прислушалась, засунув в рот конец
косы.
– Но Никлас, – перевела она, – был надеждой
нашего рода. Истинная моя кровь, кровь Стерчей, не какие-то обмылки после
неведомо каких собачьих случек. Поэтому нельзя допустить, чтобы убийца не
заплатил за пролитую им кровь. К тому же с лихвой.
Таммо снова долбанул палкой о пол. Палка выпала у него из
трясущейся руки. Хозяин Штерендорфа кашлял и чихал, отплевываясь и покрываясь
соплями. Стоящая рядом Грозвита фон Барут, дочь Хрипача и мать Офки, отерла ему
бороду, подняла и сунула в руку посох.
– Хгрррхх! Хрхх… Ббб… бхрр… бхррллгг…
– Рейнмар Беляу заплатит мне за Никласа, – без
всяких эмоций переводила Офка. – Заплатит, Бог мне свидетель и все святые.
Я засажу его в яму, в клетку, в такой сундук, в котором глоговцы заперли
Генрика Толстого, с одной дыркой для кормежки и другой как раз напротив, так
чтобы он даже почесаться не мог. И продержу его там с полгода. И только потом
возьмусь за него. А за палачом пошлю аж в Магдебург, у них там отличные палачи,
не то что здешние, силезские, у которых деликвент
[49] подыхает
уже на второй день пыток. О нет, я притащу мастера, который посвятит убийце
Никласа неделю. Либо две.
Апечко Стерча сглотнул.
– Но чтобы это сделать, надо сначала прохвоста схватить.
А тут нужна голова. Разум. Потому что сукин сын не глуп. Глупец не сделался бы
бакалавром в Праге, не закрался бы в доверие к олесьницким монахам. И не сумел
бы так ловко подобраться к Гельфрадовой французке. За таким ловкачом мало
гоняться будто дурак дураком по вроцлавскому тракту, выставлять себя на
посмешище. Придавать делу широкую огласку, которая служит службу не нам, а
соблазнителю.
Апечко кивнул. Офка взглянула на него, потянула курносым
носом и продолжала.
– У соблазнителя есть брат, сидящий на земельном наделе
где-то подле Генрикова. Вполне вероятно, что там он поищет укрытия. А может,
уже нашел. Другой же Беляу был, пока жил, попом при вроцлавской церкви, поэтому
не исключено, что подлец захочет спрятаться у подлеца. Я хотел сказать – у его
преподобия епископа Конрада. Старого пьянчуги и разбойника.
Грозвита Барут снова вытерла старцу бороду, обсмарканную в
гневе.
– Кроме того, у хахаля есть знакомцы среди духовников в
Бжеге. В приюте. Именно туда и мог наш умник отправиться, чтобы сбить с толку
Вольфгера. Что, впрочем, не так уж и трудно. И наконец, самое важное, наставь
уши, Апеч. Я уверен, что наш соблазняга захочет разыграть из себя трувера,
прикинуться каким-нибудь засраным Лоэнгрином или другим Ланселотом… Захочет
подползти к французке. И там, в Лиготе, вернее всего, мы его и прихватим, как
кобеля при сучке во время течки.
– Как же так, в Лиготе-то? – осмелел
Апечко. – Ведь она…
– Сбежала. Знаю. Но он-то не знает.
«Старый хрен, – подумал Апечко, – душа у него еще
сильнее перекошена, чем тело. Но хитер лис! И знает, прямо сказать, многое.
Все».
– Но для того, что я сказал, – переводила на
человеческий язык Офка, – вы, сыновья мои и племянники, похоже, кровь от
крови и кость от кости моей, годитесь плохо. Поэтому что есть духу ты сначала отправишься
в Немодлин, а потом в Зембицы. Там… Слушай как следует, Апеч, отыщешь Кунца
Аулока по прозвищу Кирьелейсон. И других: Вальтера де Барби, Сыбка из
Кобылейглавы, Сторка из Горговиц. Этим скажешь, что Таммо Стерча заплатит
тысячу рейнских золотых за живого Рейнмара де Беляу. Тысячу, запомни.
