Прощание было кратким. Как бы вскользь. Так, обычные
пожелания счастья и Божьей помощи. Рейневан развернул коня. В памяти остался
взгляд, которым простилась с ним дочка Штетенкорна. Взгляд телячий,
маслянистый, взгляд водянистых и тоскливых глаз из-под выщипанных бровей.
«Какая дурнушка, – подумал, мчась галопом против ветра
и дождя, Рейневан. – Такая некрасивая, такая трусливая. Но удалого мужчину
приметила сразу и сумела распознать».
Конь мчался галопом примерно стае, прежде чем Рейневан
одумался и понял, насколько он глуп.
Столкнувшись с ними около огромного дуба, он даже не очень
удивился.
– Хо! Хо! – крикнул Шарлей, сдерживая пляшущего
коня. – Дух неземной! Это ж наш Рейневан!
Соскочили с седел, и через мгновение Рейневан уже стонал в
сердечном и горячо сдавливающем ребра объятии Самсона Медка.
– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, – говорил
немного изменившимся голосом Шарлей. – Ушел от зембицких палачей, ушел от
господина Биберштайна из Столецкого замка. Уважаю! Ты только глянь, Самсон, что
за способный юноша. Всего две недели, как со мной, а уж столькому научился.
Прытким сделался, мать его, как доминиканец!
– Он едет в Зембицы, – заметил Самсон, казалось
бы, холодно, но в его голосе тоже пробивалось возбуждение. – А это явно
указывает на недостаток прыткости. И ума. Как же так, Рейнмар?
– Зембицкую проблему, – проговорил сквозь
стиснутые зубы, – я считаю закрытой. И никогда не существовавшей. С…
Зембицами меня больше ничего не связывает. Ничто меня уже не связывает с
прошлым. Но я боялся, что они там вас схватят.
– Они? Нас? Ничего себе шуточки!
– Рад вас видеть. Нет, я, честное слово, радуюсь.
– Ты усмеешься! Мы – тоже.
Дождь крепчал, ветер раскачивал кроны деревьев.
– Шарлей, – бросил Самсон, – думаю, нет
надобности двигаться и дальше… следом за ним… В том, что мы собирались сделать,
уже нет ни цели, ни смысла. Рейнмар свободен, его больше ничто ни с чем не
связывает, давай дадим коням шпоры, и айда к Опаве, к венгерской границе.
Оставим, предлагаю, за спиной Силезию и все силезское. В том числе и наши
сумасбродные планы.
– Какие планы? – заинтересовался Рейневан.
– Не важно. Шарлей, что скажешь? Я предлагаю забыть о
наших намерениях. Разорвать уговор.
– Не понимаю, о чем вы.
– Потом, Рейнмар. Ну, Шарлей?
Демерит громко кашлянул.
– Разорвать уговор, – повторил он вслед за
Самсоном.
– Разорвать.
Было видно, что Шарлей борется с собственными мыслями.
– Наступает ночь, – наконец сказал он. – А
ночь рождает совет. La notto, как говаривают в Италии, porta la consiglia.
[342]
Но, добавлю от себя, очень важно, чтобы это была ночь сна,
проведенного в сухом, теплом и безопасном месте. По коням, парни. И за мной.
– Куда?
– Увидите.
Уже почти совсем стемнело, когда перед ними замаячили заборы
и строения. Зашлись лаем собаки.
– Что это? – беспокойно спросил Самсон. –
Неужели…
– Это Дембовец, – прервал Шарлей, – грангия,
[343]
принадлежащая монастырю цистерцианцев в Каменце. Когда я
сидел у демеритов, мне, бывало, доводилось здесь работать. В порядке наказания,
как вы справедливо полагаете. Потому-то я и знаю, что это место сухое и теплое,
как бы созданное для того, чтобы выспаться как следует. А утром, думаю, удастся
что-нибудь и перекусить.
– Я так понимаю, – сказал Самсон, – что
цистерцианцы тебя знают. И мы попросим у них гостеприимства…
– Ну, не так уж все хорошо, – снова обрезал
демерит. – Треножьте коней. Оставим их здесь, в лесу. А сами – за мной. На
цыпочках.
Цистерцианские собаки успокоились, лаяли уже гораздо тише и
как бы равнодушнее, когда Шарлей ловко выламывал доску в стене овина. Через
минуту они были в темном, сухом, теплом чреве, приятно пахнущем соломой и
сеном. Спустя еще минуту, взобравшись по лестнице на перекрытие, они уже
закапывались в сено.
– Спать, – промурлыкал Шарлей, шелестя
соломой. – Жаль – на голодный желудок, но с ужином предлагаю повременить
до утра, тогда наверняка удастся стырить какую-нибудь пищу, хотя бы яблоки.
Впрочем, если очень надо, могу пойти хоть сейчас. Вдруг да кто-нибудь из вас не
выдержит. А, Рейнмар? В основном я имел в виду тебя как личность, которой
сложновато сдерживать примитивные инстинкты… Рейнмар!
Рейневан спал.
Глава 22
в которой оказывается, что наши герои очень неудачно выбрали
место для ночлега, также подтверждается – хоть и гораздо позже – общеизвестная
истина, что в исторические времена даже самое мельчайшее событие может быть
чревато историческими последствиями
Несмотря на усталость, Рейневан спал скверно и беспокойно.
Прежде чем уснуть, долго ворочался в колючем, остистом сене и вертелся между
Шарлеем и Самсоном, заработав несколько проклятий и тычков. Потом стонал во
сне, видя кровь, вытекающую изо рта пронзенного мечами Петерлина. Вздыхал, видя
нагую Адель де Стерча, сидящую верхом на князе Яне Зембицком, постанывал, видя,
как князь играет ритмично приплясывающими грудями, лаская их и тиская. Потом, к
его ужасу и отчаянию, место, освобожденное Аделью, заняла на князе
Светловолосая Николетта, то есть Катажина Биберштайн, объезжающая неутомимого
Пяста с неменыпей, чем Адель, энергией и прытью. И с неменьшим в финале
удовлетворением.
Потом были полунагие девицы с развевающимися волосами,
летящие на метлах по подсвеченному заревом небу в окружении стай каркающих
ворон. Был ползающий по стене стенолаз, беззвучно разевающий клюв, был отряд
мчащихся по полям прикрытых капюшонами рыцарей, кричащих что-то непонятное.
Была turns fulgurata, башня, разваливающаяся от удара молнии, был падающий с
нее человек и человек, охваченный пламенем, бегущий по снегу. Потом был бой,
гул пушек, хряст самопалов, громыхание копыт, ржание лошадей, звон оружия,
крики…
Разбудили его топот копыт, ржание лошадей, звон оружия,
крики. Самсон Медок своевременно прикрыл ему рот рукой.
Двор грангии заполняли пешие и конные.
– Ну, попали, – проворчал Шарлей, разглядывая
майдан сквозь щель между бревнами. – Ну прямо как в говно.
