— Всегда к вашим услугам.
— Почему ты сам не продашь информацию Управлению? Не оставишь деньги себе?
— Слишком опасно. За мной следят. Получу от тебя бонус, и на том спасибо. Мы теперь вместе.
Либерти села на постели и собрала вокруг себя простыни. Тонкая полоска света, проходившая между половинками штор, упала ей на лицо.
— Юзи, — по-детски игриво сказала она, — ты мне чего-то недоговариваешь.
— О чем ты? — спросил он, отпивая шампанского из бутылки.
— Об уроне, который ты наносишь Моссаду. Нет, я их не жалею, ничего такого. Но что происходит у тебя в голове? Ты превращаешь себя во врага Израиля номер один. Ты делаешь все возможное, чтобы поиметь собственную страну.
— Нет, — сказал Юзи. — Я делаю все возможное, чтобы поиметь Моссад, наше правительство. Это не одно и то же.
— Неужели?
— Не мне тебе рассказывать. Ты знаешь, как теперешний режим поступает с мирным процессом. Со всем регионом. В политической элите Израиля главенствуют люди, одержимые идеей утопить Ближний Восток в крови.
— Как же так?
— Как же так? Что за вопрос? Разве это не очевидно?
— Нет. Не для меня. И не для Управления.
— Хорошо. Палестинцы уже много лет по-тихому идут нам на уступки. Восточный Иерусалим, поселения, право на возвращение, а мы до сих пор ни на шаг не приблизились к миру. Этому гребаному израильскому правительству нужна война. Как ты говорила, война — это деньги. По этому поводу у меня тоже есть разведданные. Тысячи документов.
— Убедительных? Неподдельных?
Юзи ничего не сказал. Вместо ответа он начал скручивать косяк.
— То есть ты хочешь сказать, что действуешь исключительно ради принципов? Что ты эдакий белый рыцарь? Еврейский Робин Гуд? Брось, Юзи.
— Послушай. Не буду делать вид, что тут нет ничего личного. Я отдал Бюро жизнь, семью, все. Своего сына — я не вижу его годами. А родителей забрал у меня террорист-смертник. По моему мнению, всему виной не ХАМАС. Всему виной жажда нашего правительства гнобить палестинцев. Родители, понимаешь? Мои родители. Никто не должен так умирать.
Либерти остановила на нем взгляд.
— Это многое объясняет, — сказала она.
— Я верил в Бюро, — устало отозвался Юзи, — но мои иллюзии разбивали снова и снова, до тех пор, пока я уже не мог этого выносить. Я же говорил, я сам напросился. Я был единственным человеком в Бюро, которому не было наплевать на мирный процесс. По крайней мере, единственным, кто не поджимал хвост, а говорил об этом. Мои взгляды погубили бы меня, но я успел уйти, пока меня не поимели.
— Доктрина статус-кво?
— Она бы сработала. Чрезвычайные ситуации требуют чрезвычайных мер. Если бы израильская ядерная мощь уравновесилась ядерной мощью Ирана или Сирии, Израиль поутихомирился бы. А что еще нужно? Мир как альтернатива ядерной катастрофы. Возьми Россию и США. Вот тебе исторический прецедент.
— Можно подумать, ты в это веришь.
— Конечно, верю, черт подери. — Юзи вскочил, подкурил косяк и отошел к окну. — Надоело притворяться. Пошло оно все. Я уже сложил голову ради страны. Они придут за своим, это только вопрос времени. Но оно того стоит. Взорвать Бюро, взорвать правительство, и на пустыре воцарится мир. Просто и ясно.
Либерти подошла к Юзи, остановилась у него за спиной и обняла за талию. Его тело едва заметно обмякло.
— С тобой ничего не случится, — тихо сказала Либерти, — с нами ничего не случится. — Она провела губами линию от одного его плеча к другому. — Да, мы так недолго знаем друг друга. Но все изменилось. Я устала от всего этого. Ни мне, ни тебе деньги не нужны. Я просто хочу быть… давай бросим этот бизнес, Юзи. Еще одно, последнее дело, и уедем куда-нибудь. Начнем сначала. Станем обычными людьми.
Юзи повернулся к Либерти, но обнаружил, что боится посмотреть ей в глаза.
— Я же говорил. Мы можем поиграть в нормальных людей один вечер, неделю, может быть, две. Но все это будет ложью.
— Что наша жизнь, если не ложь? — спросила Либерти. — Давай просто поменяем одну ложь на другую. Адам Фельдман.
Дым марихуаны струился из тлеющего в пальцах Юзи косяка и окутывал его с Либерти. Они целовались, их тела сплелись. Какой-то безудержный фонтан вдруг открылся внутри Юзи и хлестал не переставая. Они целовали друг друга снова и снова, как будто связанные заклятием; потом повалились на постель. Они не понимали этого, но обоих переполняло одно и то же негодование на несправедливость жизни. Ведь хотя их барьеры пали, они — как и все люди — были в конце концов обречены на одиночество.
31
Юзи проснулся далеко за полдень, пропахший сексом и марихуаной. Киста на плече ныла. Вспомнилось, как Либерти говорила что-то в тумане и полудреме, после того как они занимались любовью. Что-то по поводу врачей, что ему надо показать плечо специалисту. Солнце пробивалось в комнату сквозь щель в занавесках. Голова была ватной. Либерти не было в номере, хотя он не слышал, как она уходила. Первым делом Юзи удивился, что до сих пор дышит, что она его не убила и что он вроде как не выдавал никаких секретов, по крайней мере тех, которые хотел сохранить. Его оборонительные рубежи рухнули, она могла протянуть руку и взять что угодно. Но она ничего не взяла. Наоборот, Юзи чувствовал, что ему что-то дали.
Он встал с постели, принял душ, вышел из дома и, включив двигатель «порше», спрятался в его утробе. Коль молчал; он высказался раньше, посоветовал Юзи следить за собой и не забывать, кто он. На телефон пришло сообщение: «прошлая ночь, сон?» Поддавшись импульсу, Юзи набрал номер Либерти; она не ответила. Он перечитал сообщение. Возможно, его мир все-таки не замурован в камне. Быть может, и ее мир тоже. Юзи схватился за руль и как будто впервые почувствовал себя живым. Мир вокруг бурлил. Наконец он не одинок; наконец у него есть повод надеяться.
Машина слушалась его, как объезженный конь, и он влился в городской поток. Быстро, рационально он проверил, нет ли за ним слежки, и решил, что нет. Обостренная паранойя, изводившая его до вчерашнего дня, утихла. Он по-прежнему был подозрителен и осторожен, но больше не боялся призраков. Шпионский синдром прошел. Внезапно у него возникло ощущение, что все складывается лучше некуда. Он слил информацию в «Викиликс», запустил шестеренки. Скоро джинн вырвется из бутылки, правительство затрещит по швам, и он получит свои деньги; и еще за ним начнет охотиться несчетное число людей. А теперь это, эта женщина. Одно, последнее дело, сказала она. Крупное дело под занавес, и они вырвутся на свободу. Вместе они будут страшной силой. Два человека, которым нужно спастись.
Юзи покатил на север, по Финчли-роуд, без всякой конкретной цели. Он подумывал было заехать к Авнери, но знал, что старого товарища не проведешь, а говорить с ним о Либерти он еще не был готов, пока нет. Поэтому он забыл обо всем и ехал, просто ехал, упиваясь то нараставшим, то затухавшим рокотом, движением потока и серостью мира за окном, казавшегося таким далеким. Мысли впервые за долгое время остановились на сыне. Ноаме. Как странно: любить кого-то, кого и видел-то несколько раз в жизни, скучать по кому-то, кого даже не узнаешь, если случайно встретишь на улице. Ведь он действительно любил его; действительно скучал. Даже когда Юзи не думал о сыне, даже когда тот неделями не появлялся в его мыслях, Ноам все равно был с ним, где-то в сердце. Он по-прежнему близко; он по-прежнему далеко. Юзи чувствовал это каждый день. Как теперь выглядит его мальчик? Насколько он похож на мать, насколько на отца? Может, Нехама вообще не говорила сыну о нем? Вышла замуж второй раз — заменила Юзи другим мужчиной, как будто его и не было вовсе? Впрочем, это не важно. Юзи понимал, во что ввязывался, понимал, что работа в Бюро поставит крест на его семейной жизни, какой бы она ни была. Секреты, долгие отлучки из дома, самоотверженность, которой требовала работа. Он хотел этого. Но его сын… его сын. Безвинная жертва. Что, если у мальчика его волосы? Его большие пальцы — широкие и квадратные? Его зоркие глаза, его лоб, его характер? И возможно, в жизни мальчика тоже есть брешь? Недостает ли Ноаму отца так же остро, как Юзи недостает сына?
