При этих словах в Либерти проступила та холодность и жесткость, которую слишком хорошо знал сам Юзи. Она смолкла и отпила из бокала.
— Я с самого начала знала, что это грязная работа, — продолжала она, — но на первых порах была идеалисткой. Наивной. Тогда я думала, что во всем этом есть что-то благородное — земля свободных, дом смелых.
[10]
Национальная безопасность, защита нашего образа жизни. Но американцы сволочи, Юзи. Мы сволочи, до мозга костей. Постепенно, мало-помалу у меня открывались глаза. И то, что я видела, было довольно мерзким.
— Поэтому ты ушла.
— Поэтому я ушла.
— Забеременела и ушла.
— Такова была официальная причина. Декретный отпуск.
— И не вернулась, потому что погибла твоя семья.
Прежде чем ответить, Либерти на долю секунды опустила глаза.
— Я не собиралась возвращаться. Мне надоело быть пугалом для всего мира.
Юзи пристально за ней наблюдал. Она сидела выпрямив спину, уравновешенная и непроницаемая. Ее ладонь лежала на сумочке. Юзи прислушался к чутью, логике, наблюдательности. Ничто не посылало ему тревожных сигналов. Его собеседница говорила правду. Либо это, либо она очень хорошо умела врать.
— Всемогущий доллар, — проговорил Юзи.
В смехе Либерти послышалась нотка горечи.
— Поедим?
Она сделала знак официанту, и тот принес меню. Юзи заказал за двоих: ассорти из морепродуктов и шенен блан 1999 года. Официант подал вино и снова исчез. Юзи посмотрел на раскинувшийся внизу город. Он думал о войне, о том моменте, когда ты вдруг обнаруживаешь, что больше не являешься частью могучей силы. Когда достигаешь цели, оглядываешься и понимаешь, что потерял из виду товарищей. Когда вражеский огонь, совсем недавно такой обрывочный и слабый, накрывает тебя ураганом. Когда над головой больше не видно своих вертолетов и вдруг понимаешь, что ты всего лишь человек, ничтожная единица людского рода, убить которую так же просто, как крысу. Когда бежишь, прикрывая голову, глаза, рот. Тишина.
— Ну а ты? — проговорила наконец Либерти. — Почему ты бросил родину? Или это родина бросила тебя?
Юзи покачал головой.
— Нет, — сказал он, — мало кто знает об этом.
— Даже Илан Авнери не посвящен?
— Что тебе известно об Илане Авнери?
— Я читала ваши досье, забыл? На твоего старого товарища по оружию невозможно было не наткнуться. Он везде.
— Мы с Авнери попали в немилость, каждый по-своему. Ему повезло, он отделался понижением.
— Понижение с «катса» до «боделя», по-твоему, удача?
— Ты и впрямь все знаешь, да?
— ЦРУ не бросает меня на произвол судьбы. Я видела много такого, о чем вовсе не обязательно знать непосвященным. Так что мне время от времени помогают с бизнесом, чтобы я не побежала плакаться в жилетку «Викиликс». Конечно, я ненавижу этих ублюдков. Но это не значит, что я не могу их использовать.
— То есть ты использовала свои связи в ЦРУ, чтобы взять меня под колпак?
— Брось, Юзи. Ты все равно был под колпаком.
— Черт.
— Ты не знал?
— Знал. Просто не хотел, чтобы мне об этом говорили.
— Не волнуйся, — мягко проговорила Либерти, похлопывая его по руке. — За тобой больше не следят. Никто не знает, где ты. Даже Моссад не знает, где ты. Теперь ты со мной.
Подали ужин, и они начали есть, выуживая устриц из раковин, отламывая клешни омаров, макая пальцы в чаши с водой. Юзи ощущал на языке вкус океана и дивился тому, как летит время, как меняется мир.
— Меня не выгоняли из организации, — вдруг сказал он. — Я сам ушел. Я понял, что с меня хватит, встал и ушел. Это случилось после… трудной операции.
Либерти оторвала взгляд от тарелки и посмотрела на него:
— Трудной?
— Я не буду об этом распространяться.
— Правильно, — сказала Либерти.
— Думаю, меня бы все равно выгнали. Останься я дольше.
— Почему?
— Все просто. Я не доверял вертикали управления. Я думал своей головой. Думал о том, о чем нельзя было думать. И однажды — лишь однажды — заговорил о том, о чем нельзя было говорить. Меня прослушивали в собственном доме. Но я просто рассуждал вслух, не более того.
— Ты затронул больную тему?
— Именно.
— Что ты сказал?
— Начну сначала, — сказал Юзи и умолк. Он собирался с мыслями. А не слишком ли далеко он заходит? Он сделал вдох и выдохнул. Потом второй вдох. И выдох. Потом третий. — Слышала о «Нахаль Сорек»? — спросил он. Все. Дело сделано. Его кровь закипела, потом стала холодной как лед, потом опять закипела.
— Кажется, нет, — сказала Либерти.
— А о Димоне?
— Об израильском ядерном центре? Конечно.
— Но о «Нахаль Сорек» ты не слышала, — сказал Юзи.
— Нет.
— Вот именно.
Пауза.
— И?..
— У Израиля вдвое больше ядерного оружия, чем ты думаешь. И размещается оно в двух разных точках.
Либерти едва заметно качнулась в кресле. Но лицо ее осталось неподвижным.
— При чем здесь эта информация? — спросила она.
— Назовем это жестом доброй воли, — сказал Юзи. — Можешь воспользоваться ею как козырем, когда будешь торговаться с ЦРУ.
— Эта информация дорогого стоит.
— Пользуйся. Я своей организации ничего не должен. Это они мне должны. За последний год в Бюро…
— Бюро?
— Это кодовое название организации… — он сглотнул, сделал вдох, — Моссад.
Жарко, холодно, опять жарко. Во рту пересохло. Либерти спокойно за ним наблюдала.
— Я нажил в Бюро много врагов, — заново начал Юзи. — Ну, не совсем врагов. Не на личном уровне. Но были люди — выше меня по рангу, — которые не одобряли моих взглядов.
— Знакомая история, — проговорила Либерти, отпивая из бокала.
— Когда я начинал, моя идеология была такой же, как у всех остальных. Но с годами и с приходом нового директора…
— РОМа? Он у вас кровожадный.
— Точно. Когда появился РОМ, когда я понял, какого подхода к работе он от нас добивается, на основе чего принимает решения, какие методы нам навязывает — и как далеко все это от нашей общей детской мечты, — я начал чувствовать себя белой вороной.
— Продолжай.
— Я думаю своей головой, понимаешь? Именно это приносило мне успех. Я никогда ничего не принимал на веру. Обо всем судил сам и выдвигал идеи, к которым не мог прийти никто другой. Самое оно для спецназа.
