— Mesdemoiselles! — произнесла торжественнее, чем когда-либо, madame Sept. — Сегодня вам представляется случай с честью вынести испытание и поддержать честь нашего пансиона. Помните, что вы, как питомицы его, должны строго отличаться своими манерами, грацией и изяществом от того общества, с которым вам придется встретиться на балу сегодня. Будьте же как можно внимательнее к себе, mesdemoiselles, следите за собою и помните, что тысячи глаз будут устремлены на вас с целью подметить какое-нибудь упущение, какой-нибудь недостаток. Люди часто бывают злыми из зависти. Имейте это в виду. Ну, а теперь едем! II est temps!
[21]
— Слава богу! Кончила! — непроизвольно вырвалось из груди Мурочки, обожавшей шум и веселье танцевальных вечеров, где можно было двигаться, прыгать, смеяться. — Можно ехать, наконец!
И зазвенев всеми бубенчиками своего пестрого гремучего костюма и мелькнув короткой, яркой, полосатой юбкой, она первая бросилась вперед. Но пока размещались на пяти чухонских пролетках-таратайках, прошло немало времени. Ради усовершенствования хорошего тона madame Sept строго следила за каждой садившейся в «экипаж» воспитанницей пансиона. У нее создалась целая наука не только, как принимать гостей, сидеть за столом, поддерживать беседу, вести себя на прогулке, но и как ездить в вагоне, плыть в лодке, играть в крокет и теннис и кататься в экипажах, хотя бы последний был простой финской трясучкой. И сейчас, не сообразуясь с местом и временем, она, верная себе, муштровала девиц:
— М-lle Sophie, как вы заносите ногу на приступку? Oh, Dieu! Разве может быть у барышни такой шаг? Он впору какому-нибудь лодочнику, а не девице хорошего тона. M-lle Annette, зачем вы так пыхтите, когда усаживаетесь в экипаж? M-lle Barbe! He надо так прыгать… Для благовоспитанной барышни это не годится. M-lle Catrine, боже мой, вы отдавили мне ногу. Какая непростительная неловкость!.. M-lle Кирилова? Ou-etes vous, done?
[22]
— Я здесь! — отзывается с самой дальней таратайки веселый голосок Муры, и все ее бубенчики звенят, как звонкий ручеек весной.
— M-lle Кирилова! Вы едете со мной!
О, какое грустное разочарование для бедной Муры! Она только что устроилась в одной пролетке с милой Досей, приготовилась как следует поболтать, посмеяться во время дороги, и вот…
С вытянувшимся личиком направляется она к знакомой фигуре, маячившей на дороге при свете ближнего фонаря.
— Je suis ici!
[23]
— говорит она унылым тоном, и самые бубенчики теперь звучат как будто уже тише и печальней. Это «je suis ici» так и остается единственною фразою, произнесенною ею за всю дорогу до курзала.
Мура молчит, точно в рот воды набрала, предоставляя madame Sept говорить и читать ей нотации.
Наконец-то, приехали! Какая радость!
— «Семерки» идут! «Семерки» здесь, господа! — проносится громкий шепот по всему курзалу, когда пансион madame Sept, с его почтенной директрисой на авангарде и с кроткой Эми, уныло замыкающей шествие, попарно является в зале. Сами пансионерки отлично знают свое прозвище «семерок», данное им окрестными дачниками, и улыбаются каждый раз, услышав его. Зато madame Sept заметно злится.
— Какая невоспитанность! — шипит она, бросая вокруг себя молниеносные взгляды. И внезапно меняется в лице при виде Мурочки, успевшей умчаться на середину зала с высоким рыбаком-неаполитанцем. Как? Броситься, очертя голову, с первым попавшимся кавалером в танцы, когда она, madame Sept, кажется, весьма понятно запретила танцевать всем своим пансионеркам с незнакомыми людьми? Ведь, чего доброго, эти незнакомцы могут оказаться простыми рабочими, неинтеллигентными приказчиками, лакеями, наконец! И она уже не спускает глаз с улетающей от нее все дальше и дальше в вихре вальса парочки.
— Уж эта несносная «солдатка»! Ей весело. Глаза блестят. Смуглое лицо так «вульгарно» сияет. Сейчас видно плебейку. Ужас, а не барышня! — возмущается madame Sept, негодуя и сердясь.
* * *
А Муре действительно весело. Личико ее оживленно. Улыбка не сходит с губ. И звонко, заливчато смеются бубенчики на ее костюме.
— Милое Безумие, — говорит ей ее кавалер, неаполитанский рыбак, и смеющимися глазами смотрит на Муру, кружась с нею под звуки мелодичного вальса, — как вам должно быть скучно в вашем несносном пансионе? Да?
— А почему вы знаете, что он несносный? — смеется Мура.
— Да разве вместилище хорошего тона может быть иным? — отвечает рыбак.
— Ха-ха-ха! Вместилище хорошего тона, хорошо сказано! Вы правы, у нас царит зеленая скука и, если бы не моя милая Досичка…
— Кто?
— Богиня весны… Вон она танцует с высоким монахом. Вы видите ее?.. Не правда ли, она красавица, эта очаровательная Весна? — и Мура с восторгом смотрит на приближающуюся к ней подругу.
Она действительно хороша и эффектна, эта высокая, стройная девушка в длинной голубой тунике, с молочно-белым шарфом, развевающимся волнами, наподобие весеннего облачка, за плечами, и с венком ландышей на золотистых волосах.
Неаполитанец-рыбак внимательно смотрит на рыженькую Весну, потом переводит глаза на свою даму.
— О, я знаю еще более интересное личико! — улыбаясь, говорит он.
— Неправда, неправда, — кричит в забывчивости Мура, — разве есть кто-нибудь лучше ее? Никто! Никто! Что я в сравнении с нею? Нос картофелиной, губы, как у негра, рот до ушей, — «интересное личико», нечего сказать, — и она возмущенно звонит всеми бубенчиками.
Высокий неаполитанец, как оказывается, молодой морской офицер, Мирский, попавший на этот вечер случайно, как он поясняет Муре. Он только недавно приехал из плавания, объехал полмира. Был на Яве, Целебесе, Брамапутре. Их два брата в семье. Вон тот красивый демон, что танцует с хорошенькой феей, — это его брат, горный инженер. Фея ночи — Иза Пель — как раз сталкивается с ними в эту минуту.
Мура звонко хохочет.
— M-lle Иза, милая m-lle Иза? Вам весело? Да?
Красивая еврейка поднимает на нее черные глаза.
— А вам, детка?
Вслед за Досей весь пансион называет так Муру. Нет ничего удивительного в этом. Она моложе их всех здесь и кажется, несмотря на свои шестнадцать лет, настоящим ребенком. И потому ее шалости и проказы не возмущают девиц.
— Ужасно! Ужасно весело, Иза. У меня такой интересный кавалер! Умный, разговорчивый, милый! Он объехал полмира и был даже на Брамапутре и Целебесе, — говорит, нимало не смущаясь, Мурочка по-французски, совершенно упуская из вида, что ее кавалер лучше, чем кто-либо другой, может знать этот язык. Так оно и выходит на самом деле.
— Благодарю за лестное мнение, — насмешливо раскланивается он перед своей юной дамой.
