К их столику подошел официант. Софи мысленно заключила сама с собой пари.
— Что будете заказывать? — спросил тот.
— Антрекот и зеленый салат. А вы?
— Так-так… — протянул сержант, последний раз проглядывая меню. — И я тоже: антрекот и салат.
«Есть!» — подумала Софи.
— Как прожарить? — продолжал официант.
— С кровью. Оба с кровью, — ответила Софи, гася сигарету.
Господи, что за идиотизм!
— Так что вы там говорили?
— Я? Ничего, а в чем дело?
— Потому я вас и выбрала?.. Что вы имели в виду?
— О, не обращайте внимания. Я вечно что-нибудь ляпну. Ничего не могу с собой поделать. Моя мать часто повторяла: если где-то лежит коровья лепешка (извините за выражение), значит, она тебя дожидается.
— Боюсь, я не очень вас понимаю.
— А во мне ведь ничего сложного нет…
— Не сказала бы… То есть…
— Перестаньте вы извиняться, а то мы завязнем окончательно.
Официант принес одинаковые антрекоты и салаты. В молчании они принялись за еду. Софи хотела было похвалить антрекот, но почувствовала, что не в состоянии выдавить из себя ни слова. Между ними внезапно пролегла необъятная разделяющая их пустыня — как незамеченная лужа, которая все разрасталась и разрасталась…
— Совсем неплохо, да…
— Да, очень вкусно. Очень.
Ничего не поделаешь, Софи решительно неспособна была продолжить беседу, это требовало слишком больших усилий. Оставалось жевать свой антрекот и держаться. Не отступать. Впервые она попыталась рассмотреть его как следует. Метр семьдесят шесть, может, метр восемьдесят. Безусловно, неплохая фигура, широкие плечи, в армии ведь занимаются спортом, большие ладони с аккуратными ногтями. Что касается лица… да уж, мордой не вышел. Волосы скорее всего были бы редкими, если б он не стриг их так коротко, нос немного рыхлый, взгляд не очень выразительный. И все же он довольно крепкий. Странно, что в первый раз он показался ей таким маленьким. Конечно, из-за его манеры держаться, словно он никак не расстанется с детством. Наивность. Неожиданно Софи почувствовала зависть. Она завидовала его простодушию и впервые не испытывала при этом презрения. Она поняла, что до этого видела в нем только вещь, и презирала, даже не дав себе труда узнать его. В ней сработал чисто мужской рефлекс.
— Запиночка вышла, да? — наконец спросила она.
— Запиночка?..
— Ну да, разговор как-то истощился…
— Да уж, это непросто… — помолчав, сказал он. — Когда есть тема для разговора, тогда порядок, идешь по накатанному, а вот когда и темы нет… Поначалу у нас вроде все получалось, вот только официант подошел не вовремя.
Софи не смогла удержаться от улыбки.
То, что она чувствовала, была уже не усталость. И не презрение. Так что же? Ощущение тщетности. Пустоты. Возможно, эта пустота на самом деле исходила от него.
— Ну так чем же вы все-таки занимаетесь?
— Средствами связи.
— Приехали…
— Что?
— А что это за средства связи? Объясните.
Старший сержант пустился в объяснения. Стоило ему оказаться в своей стихии, как он стал говорлив. Она не слушала. Тайком поглядывала на часы. А как могло быть по-другому? На что она надеялась? Найти нового Венсана? Она снова увидела себя в их доме, в самом начале. В тот день, когда она принялась красить гостиную. Венсан просто подошел сзади. Он только положил руку вот сюда, ей на затылок, и Софи затопила такая сила…
— Вам ведь плевать на все эти средства связи?
— Вовсе нет, наоборот!
— Наоборот? Вам это безумно интересно?
— Нет, я бы не сказала.
— Я ведь знаю, о чем вы думаете…
— Полагаете?
— Да. Вы говорите себе: «Он неплохой парень со всеми своими средствами связи, но осточертел мне хуже горькой редьки», извините за выражение. Вы смотрите на часы, думаете о своем. Вам хочется оказаться в другом месте. Должен признаться, и мне тоже. Я с вами чувствую себя как-то неловко, понимаете. Вы стараетесь быть вежливой, а как же иначе, раз уж мы здесь… приходится разговаривать. А говорить нам особо не о чем. Вот я себя и спрашиваю…
— Извините меня, я отвлеклась, это верно… Просто в вашем рассказе столько технических деталей, понимаете…
— Дело не в технике. Главное, я вам не нравлюсь. Вот я себя и спрашиваю…
— И о чем же?
— Я себя спрашиваю, зачем вы мне позвонили. А? Чего вы на самом деле хотите? С вами-то что случилось?
— Ну, это и год может продлиться, и два, и три. Некоторые вообще ее не получают. Моему приятелю просто повезло.
В какой-то момент они засмеялись. К концу ужина Софи уже не помнила над чем. Они шли вдоль реки. Резко похолодало. Через несколько шагов она просунула свою руку под его локоть. Мгновение общности сблизило их. В конце концов, он выбрал не самый глупый маневр: отказался блистать. И сказал нечто очень простое: «В любом случае, лучше оставаться самим собой. Ведь рано или поздно все равно выяснится, кто ты есть. Лучше уж узнать все сразу, верно?»
— Вы говорили о заморских территориях…
— Нет, не только! Тебя могут перевести и просто за границу. Правда, это бывает реже.
Софи быстро прикинула в уме. Знакомство, бракосочетание, отъезд, работа, развод. Возможно, ей только кажется, что она окажется в большей безопасности, если от Франции ее будут отделять несколько тысяч километров. Но инстинкт подсказывал Софи, что так затеряться ей все-таки будет легче. Пока она размышляла, старший сержант перечислял друзей и знакомых, которые были переведены, — и тех, чья просьба уже была удовлетворена, и тех, кто только надеялся на перевод. Господи, насколько же этот человек занудлив и предсказуем.
20
Мне страшно. Все мертвецы проходят перед глазами. Ночью, один за другим. Я могу их пересчитать. Ночью я вижу, как они чинно рассаживаются вокруг стола. Ночью. На одном конце Лео с шнурком на шее. Он смотрит на меня с укором. Он спрашивает: «Ты сумасшедшая, Софи? Почему ты меня задушила? Ты и вправду сумасшедшая?» Его вопрошающий взгляд пронзает меня. Мне знакомо это его задумчивое выражение, он склоняет голову чуть вправо, будто о чем-то размышляет. «Да чему тут удивляться. Она всегда была ненормальной», — говорит мать Венсана. Ей кажется, что это звучит ободряюще. Узнаю ее злобную физиономию, взгляд гиены, визгливый голос. «Еще до того как она начала убивать всех подряд и разрушать все вокруг, она уже была ненормальной, я так и сказала Венсану: эта девка ненормальная…» Чтобы придать вес своим словам, она цедит их по одному и важно надувается, прикрывая глаза, причем так надолго, что становится непонятно, собирается ли она их открывать, — она вообще большую часть времени сидит с полуопущенными веками, вглядываясь в глубь себя. «Ты меня ненавидишь, Софи, и всегда ненавидела, но теперь, когда ты меня убила…» Венсан молчит. Он склоняет исхудалое лицо, будто взывает к жалости. И все они пристально на меня смотрят. И больше ничего не говорят.
