— Счастливица ты, — как-то сказала Дотти, — молодая, здоровая и все такое. Уверена, ты даже и не вспоминаешь о своем кишечнике.
Эми стыдливо отвернулась при этом.
Прикончив апельсиновый сок, Толстуха Бев всегда закуривала. Это потом — через несколько лет — закон запретит ей курить на рабочем месте, от этого она наберет еще десять фунтов и уйдет на пенсию. Но пока что у нее была полная свобода глубоко затягиваться и медленно выпускать дым. Покончив с сигаретой, она ткнула окурок в стеклянную пепельницу и сказала:
— Вот верное средство запустить мотор.
Она подмигнула Эми, поднимаясь со стула, и понесла свою тушу в туалет.
Поразительно: Эми и в голову не приходило, что сигарета как-то связана с походом в туалет. Вовсе не для этого они со Стейси Берроуз курили в рощице за школой. И она бы никогда не подумала, что взрослая женщина без тени смущения может прилюдно рассуждать вслух о работе своего кишечника. Собственно, это и наводило Эми на размышления о том, насколько они с матерью отличаются от других людей. Толстуха Бев возвратилась из туалета и, усевшись со вздохом, сощипнула со своей необъятной безрукавки несколько крошечных шулежек.
— Так, — Бев потянулась к телефону, под мышкой на пройме ее бледно-голубой блузки проступил влажный полукруглый отпечаток, — самое время звякнуть старушке Дотти.
Она звонила Дотти каждое утро. Прижав трубку подбородком к плечу, Бев тупым концом карандаша набрала номер.
— Ну что, еще кровишь? — спросила она в трубку, постукивая розовыми ногтями по крышке стола, розовые пластинки ногтей были почти вдавлены в мякоть пальцев.
Цвет ногтей назывался «розовый арбуз» — Бев показывала Эми бутылочку с лаком.
— Идешь на рекорд? На работу не спеши — никто тут по тебе и не думает скучать.
Она взяла со стола каталог «Эйвон» и принялась обмахиваться им, откинувшись на спинку стула, стул под ней жалобно скрипнул.
— Вот и я об этом, Дот, гораздо приятнее смотреть на милую мордашку Эми Гудроу, чем слушать твое нытье. — Бев снова подмигнула Эми.
Эми уткнулась в калькулятор, складывая очередные цифры. В приятных словах Толстухи, конечно, не было ни капли правды. На самом деле она очень скучала по Дотти. Да и как могло быть иначе? Они дружили всю жизнь и просидели в этой комнате дольше, чем Эми прожила на свете, хотя для самой Эми это было непостижимо. К тому же надо учитывать, до какой степени Толстуха Бев любила поговорить. Она сама так и сказала: «Я не в состоянии заткнуться и на пять минут». Как-то раз Эми специально засекала время, и все в точности подтвердилось. Бев объясняла: «Это физическая потребность», и так оно и было, наверное. Казалось, необходимость болтать была такой же острой, как истребление мятных леденцов или курение, и Эми боялась, что своей замкнутостью, наверное, разочаровывает Толстуху Бев, которая ей очень нравилась. Совершенно неосознанно она винила в этом мать. Мать ее тоже не отличалась разговорчивостью. Сидит целыми днями и стучит на машинке — хоть бы к кому подошла, спросила, как дела, пожаловалась на жару, наконец. Наверняка мать знала, что ее считают зазнайкой. И уж точно такое отношение к матери не могло не сказаться на отношении к дочери.
Но Бев не подавала никаких признаков разочарования тем, что делит свой угол с Эми. Повесив трубку, она подалась вперед и, понизив голос, доверительно сообщила Эми, что во всем городе нет большей эгоистки, чем свекровь Дотти Браун. Дотти захотелось картофельного салата (а это очень хороший признак), но когда она сказала об этом свекрови, у которой этот салат получается отменно — это все знают, — так вот, Беа Браун предложила Дотти встать с постели и собственноручно начистить картошки.
— Кошмар! — согласилась Эми.
— Не то слово! — Толстуха Бев села на стул и зевнула во весь рот, она похлопала себя по мясистому второму подбородку, и глаза ее увлажнились.
— Детка, нужно выходить замуж только за того, чья мамаша уже в могиле, — сказала она, покачав головой.
Неопрятная фабричная столовая была запущенной и обветшалой. По одну сторону у стены выстроились торговые автоматы, а вдоль другой тянулось битое зеркало. Столики, покрытые обшарпанной клеенкой, стояли как попало, женщины сдвигали их по своему усмотрению и раскрывали пакеты с завтраками, выкладывая банки с газировкой, извлекая сэндвичи из вощеных бумажных свертков. Как всегда, Эми расположилась подальше от треснутого зеркала.
Исабель сидела за тем же столиком, она покачала головой, возмутившись словам Беа Браун в адрес Дотти. Арлин Такер предположила, что, видимо, все дело в гормонах — стоит повнимательнее глянуть на подбородок Беа Браун, и сразу заметишь, что у нее там пробивается борода, и Арлин была твердо убеждена — подобные женщины склонны к отвратительным выходкам. «Вся беда, — заметила Роззи Тангвей, — что за всю жизнь Беа Браун не работала ни дня». А потом разговор перестал быть общим, развалившись на части, голоса перекрывали друг друга. Короткий взрыв смеха сопровождал одну историю, другую слушали, сочувственно цокая языком.
Эми все это страшно нравилось. Все, о чем бы тут ни говорили, вызывало в ней живой интерес — даже рассказ о том, как в сломавшемся холодильнике растаяла, прокисла и жутко завоняла к утру двухкилограммовая порция шоколадного мороженого. Звучание голосов успокаивало, утешало. Эми безмолвно переводила взгляд с одного лица на другое. Нет, никто не запрещал ей участвовать, но то ли из приличия, то ли по нежеланию никто и не пытался вовлечь Эми в разговор. Эми могла ни о чем не думать. Конечно, если бы матери не было рядом, то Эми получала бы еще большее удовольствие, но легкая здешняя суматоха давала им возможность передохнуть друг от друга, несмотря на то что черная линия-тетива, связывающая их, по-прежнему висела в воздухе.
Толстуха Бев стукнула по кнопке автомата с содовой, и он с грохотом выплюнул в поддон банку диетической колы. Бев пришлось сложить свое могучее тело пополам, чтобы достать ее.
— Через три недели Дотти сможет заниматься сексом, — сообщила она.
Черная тетива между Эми и Исабель натянулась.
— Дотти предпочла бы все три месяца, — добавила Бев, открывая банку, — но, пожалуй, Уолли и так уже на взводе. И грызет удила!
Эми поперхнулась.
— А ты ему посоветуй кружок «Умелые руки», — сказал кто-то, и все засмеялись.
Сердце у Эми забилось быстрее, над губой выступили капельки пота.
— После удаления матки становишься холодной, — сказала Арлин Такер, многозначительно покачав головой.
— А я не стала.
— Так тебе же оставили придатки, — снова кивнула Арлин, уж она-то знала, что говорит. — А Дот выскоблили подчистую.
— А моя мама страшно мучается от приливов, — сказал кто-то, и сердцебиение Эми, к счастью, стало утихать, жар отхлынул от лица — озабоченный Уолли был забыт, все стали обсуждать климактерические приливы и затяжные истерики.
Исабель завернула недоеденный сэндвич и убрала в пакет.
