— Почему она открыла дверь? — спросила Эми, покончив со вторым пончиком и отодвинув тарелку. — Ведь мама ей запретила.
Исабель покачала головой:
— В том-то и дело. Я все время говорю, чтобы ты никому не открывала, но, допустим, звонит тебе Эйвери Кларк и сообщает, что я попала в аварию и он сейчас приедет и отвезет тебя ко мне в больницу, ты ведь откроешь и поедешь с ним, правда?
— Конечно.
— Эйвери никогда тебя не обидит, он и мухи не обидел бы. Я просто привела пример.
Исабель спрятала мелочь под блюдце — она не любила оставлять чаевые на виду.
— Ну что?
Они не спеша шли рядышком по тротуару (такие обыкновенные, нормальные!) — мама с дочкой, голова к голове, разглядывали витрины, показывали пальцем то на пару туфель, то на сумочку, то на платье, которое ни та ни другая ни за что не надели бы. Для Эми это были мгновения блаженства.
И они были так редки.
А когда они въезжали на парковку супермаркета «A&D», настроение уже померкло, мгновение улетучилось. Эми явственно ощутила его уход. Может, это просто двум пончикам было тесно в переполненном молоком желудке, но привычное ощущение тяжести наползало внутри, словно прилив. Стоило им переехать через мост, как солнце будто повернулось другой стороной, и радостная дневная желтизна сменилась золотом раннего вечера. Было больно смотреть, как золоченые лучи разбиваются о бетонные берега, скорбные и непреклонные. И Эми испытывала острую тоску по утраченной радости.
— Напомни мне, чтобы я постирала колготки, — сказала Исабель.
В универмаге повсюду были рассыпаны опилки, превратившиеся в грязное месиво под сырыми подошвами покупателей. Эми толкнула тележку, и одно переднее колесо застопорилось под углом, тележка затряслась, то и дело спотыкаясь в опилочной слякоти.
— Пошли скорее, — вздохнула Исабель, заглянув в список.
Настроение матери тоже изменилось, Эми ощутила перемену, словно этот душевный упадок случился по ее вине. Словно два пончика оказались лишними для них обеих.
Почему-то ей хотелось расплакаться. В этом магазине непонятно как сталкивались лицом к лицу надежда и безнадежность. Надежда ярко освещенных кухонь, с трезвонящими телефонами на стенах, позвякиванием серебряных приборов на столах, душистым паром, витающим над блестящими кастрюльками на плитах. И безнадега бесконечных консервных рядов, неулыбчивых людей, устало толкающих магазинные тележки.
— О господи! — тихо произнесла Исабель, с нарочитым вниманием разглядывая банку тунца. — И здесь эта мегера.
Барбара Роули — статная, в длинном зимнем пальто — задумчиво изучала полки с салатными заправками, прижав к подбородку обтянутый печаткой палец. Для Исабель она была все равно что кобра в стойке, а вот Эми эта женщина казалась красавицей: большие глаза (как выяснилось, карие), сияющие волосы, словно в рекламе шампуня. Пара жемчужных серег украшала розоватые мочки ушей, а темно-вишневая помада удачно подчеркивала белизну зубов, когда Барбара улыбалась.
Впрочем, это была дежурная улыбка диаконовой жены при встрече с членами паствы — не более. И возможно, осторожное любопытство.
— Здравствуйте, — произнесла она протяжно.
— Здравствуйте, Барбара, как поживаете? — ответила Исабель подчеркнуто сухо.
— Хорошо, спасибо, — промолвила Барбара Роули, как будто сообщая нечто чрезвычайно важное.
Она перевела взгляд на Эми:
— Извини, я забыла твое имя.
— Эми.
— Ах да, конечно Эми, — все так же улыбаясь, повторила Барбара, — ты ведь учишься с моим Флипом?
— Да, мы в одном классе по математике. — Эми опустила глаза на руку в перчатке, сжимающую баночку оливок.
— Что вы делаете сегодня вечером, милые дамы? — При этих словах брови Барбары Роули довольно нелепо подскочили вверх.
Этот вопрос о вечере застал обеих врасплох, мать и дочь ощутили даже не укол — пощечину и беспомощно уставились друг на друга. Да и как могло быть иначе? Разве не пощечину нанесла им эта расфуфыренная дамочка с банкой оливок в руке, словно насмехаясь над ними?
— Да всякую всячину, — ответила Исабель.
Повисло неловкое молчание. По их вине, конечно, потому что Эми была уверена, что, будь на их месте кто-то другой, разговор не был бы столь тягостным для Барбары Роули.
— Что ж, приятного вам вечера, — сказала Исабель, взяла у Эми тележку и покатила ее прочь.
— А она красивая, — заметила Эми, беря с полки крекеры с ореховым маслом и желе для ланча со Стейси. — Ты так не считаешь, да? — Эми не унималась.
Исабель положила в тележку пакет фарша и свернула в другой отдел.
— Видишь ли, я полагаю, — тихо ответила она, — она понравится тому, кто любит внешний фальшивый лоск, обилие косметики. Лично мне она не кажется красивой.
Эми стояла, ссутулившись, пока мать складывала в тележку консервированную свеклу. Она-то любила косметику. Она бы очень не прочь накраситься, и поярче. И духи она тоже любила, ей так хотелось бы оставлять за собой в воздухе душистый шлейф.
— Я имела в виду, что без косметики она была бы красивее.
Ее встревожил угрюмый взгляд, брошенный матерью в сторону сухих завтраков.
— У нее сегодня, наверное, гости, — сказала Исабель, косясь на коробку злаковой смеси. — Подаст оливки на серебряном блюде и расскажет, что, мол, встретила сегодня Исабель Гудроу, ту самую, что украсила церковь осенними листьями и хризантемами, и они слегка позубоскалят на мой счет.
Как же Эми забыла. Ведь Барбара Роули здорово обидела мать в тот день, сразу после службы, когда они пили кофе в подсобной комнате. Вот так же, как теперь, порозовели тогда ее щеки. Исабель потянулась за банкой яблочного пюре.
— Не горбись, — сказала она, хмуро разглядывая этикетку. — Ты ужасно сутулишься. Иди вперед и возьми другую тележку. Елозит, трясется — просто сил уже никаких нет.
Снаружи уже стемнело. В черных окнах универсама белели пятна рекламных объявлений, автоматические двери с шуршанием раздвигались, впускали и выпускали людей, мальчики в красных форменных куртках с логотипом «A&D» катили по резиновым дорожкам пустые тележки. Эми взялась за пластиковую ручку одной из них, еще не остывшую от чьих-то ладоней, и тут же заметила Барбару Роули. Она стояла у кассы, благостно глядя в пространство, и молитвенно прижимала к груди баночку оливок.
Неужели у нее и вправду сегодня званый ужин? Эми решила, что так оно и есть. И тут же где-то в подреберье кольнуло: мать никогда не устраивала званых вечеров, да разве могла она хоть кого-нибудь пригласить в гости? «Что вы делаете сегодня вечером, милые леди?» А ничего. Это другим жителям Ширли-Фоллс есть чем заняться: Барбара Роули выставляет на стол мерцающий фарфор, Стейси гуляет со своим парнем, может, даже и на какой-то вечеринке. Сколько раз по понедельникам можно было услышать, как один парень говорит другому, хлопнув того по плечу: «Угадай, кто облевал мне всю машину?»
