Это звучит весьма глупо, но мои губы все еще горят от поцелуя, и я слишком смущена для того, чтобы подыскивать более умный ответ.
— Прости, что я так себя вела, — кое-как выговариваю я. — Меня вынудили к тому обстоятельства, ты ведь понимаешь. Надеюсь, ты не считаешь меня чересчур наглой…
Картик наклоняется, подхватывает с земли желудь, швыряет его в воздух и поддает крикетной битой. Бита очень старая, треснувшая, и удар получается никудышным. Губы Картика сжимаются в тонкую линию.
— Мне теперь навек не дадут прохода!
У меня холодеет в животе.
— Прости… это все из-за меня, но я не хотела…
Картик молчит, а я чувствую себя настолько униженной, что мне хочется прямо тут провалиться сквозь землю.
— А где еще одна из вашей маленькой компании, четвертая? Прячется в лесу?
Я далеко не сразу соображаю, что он имеет в виду Пиппу. Я вспоминаю, как он смотрел на нее там, в лесу. Картик, похоже, с тех пор не переставал думать о ней. Меня и саму удивляет, как меня задел его вопрос.
— Она заболела, — раздраженно отвечаю я.
— Надеюсь, ничего серьезного?
Я не понимаю, почему меня так сильно расстроил столь очевидный интерес Картика к Пиппе. Ведь между нами ничего такого романтического нет. Нас ничто не связывает, кроме его мрачной тайны, да мы и не желаем никакой связи. Нет, не то мне причинило боль, что Картик страстно тянулся к Пиппе. Меня ужалило изнутри просто потому, что я знала: мне никогда не получить того, чем обладала Пиппа… у меня нет такой могущественной красоты, которая бросает к ногам весь мир. Я боюсь, что мне всегда придется с трудом добиваться того, чего мне хочется. Мне всегда придется гадать, действительно ли меня желают или я просто гожусь для каких-то целей.
— Да, ничего серьезного, — отвечаю я, тяжело сглатывая. — Ну, теперь я могу туда войти?
Я протягиваю руку, чтобы отвести в сторону полог, но Картик снова сжимает мое запястье.
— Больше никогда так не поступайте! — зло предостерегает он меня и вталкивает в шатер. А сам отправляется к лесу, чтобы вновь превратиться в тот ночной глаз, который постоянно следит за мной.
ГЛАВА 19
— А, вот и ты! — окликает меня Фелисити, сидящая у маленького столика вместе с Энн и старой цыганкой. — Мать Елена только что сказала нам кое-что очень интересное насчет того, что Энн станет потрясающей красавицей!
— Она сказала, что у меня будет много поклонников, — перебивает ее взволнованная Энн.
Мать Елена манит меня пальцем.
— Подойди поближе, дитя. Мать Елена расскажет тебе о твоем будущем.
Я подхожу к столу, пробираясь между стопками книг, горами сваленных как попало разноцветных шарфов и шалей, и еще вокруг стоят бутыли с сушеными травами и всяческими настойками. Над головой старой женщины висит на крюке фонарь. Его свет очень резок, и я отчетливо вижу, какое у нее темное и морщинистое лицо. Уши у цыганки проколоты, а на каждом пальце надето по кольцу. Она протягивает мне маленькую корзинку, на дне которой лежит несколько шиллингов.
Фелисити откашливается и шепчет:
— Дай ей несколько пенсов.
— Ну да, а потом у меня не останется ни гроша до того, как родные приедут в день посещений, — шепчу я в ответ.
— Дай. Ей. Пенс, — цедит Фелисити, старательно улыбаясь.
Тяжело вздохнув, я опускаю в корзинку последние оставшиеся у меня медные монетки. Мать Елена трясет корзинку. Удовлетворенная звоном монет, она высыпает их в свой кошель.
— Итак, что выберешь? Карты? Ладонь?
— Мать Елена, я думаю, нашей подруге было бы очень интересно выслушать ту историю о двух девушках из этой школы, которую вы начали нам рассказывать, — говорит Фелисити.
— Да, да, да. Но не тогда, когда здесь Каролина. Каролина, принеси-ка воды, поскорее!
В шатре никого, кроме нас, нет, и я чувствую себя весьма неловко. Руки старой цыганки поглаживают колоду карт. Она склоняет голову набок, как будто прислушиваясь к чему-то забытому — обрывку какой-то мелодии или голосу из прошлого. А когда она смотрит наконец на меня, то как будто узнает во мне старого-старого друга.
— Ах, Мэри, какой приятный сюрприз! Что мать Елена может сделать для тебя сегодня? У меня есть чудесные медовые печенья, сладкие-пресладкие. Ну-ка…
Ее руки задвигались, укладывая на воображаемый поднос воображаемое печенье. Мы обмениваемся удивленными взглядами. Была ли это игра на публику, или бедная старушка действительно была безумной, как Шляпник? Она протягивает мне свой невидимый поднос.
— Мэри, дорогая, не стесняйся. Угостись сладким. Ты поменяла прическу. Тебе к лицу.
Фелисити кивает, предлагая мне поддержать игру.
— Спасибо, мать Елена.
— А где же сегодня наша веселая Сара?
— Наша Сара? — запинаюсь я.
Тут вмешивается Фелисити.
— Она практикуется в той магии, которой ты ее научила.
Старая цыганка хмурится.
— Я научила? Мать Елена не занимается подобными вещами. Мое дело — только травы и чары любви и защиты. Ты, наверное, их имела в виду.
— Их?.. — повторяю я.
Цыганка переходит на шепот:
— Ну, тех женщин, которые приходят в лес. Учат вас своему ремеслу. Орден. Ничего хорошего ты от них не узнаешь, Мэри, попомни мои слова!
Мы как будто строим карточный домик. И один-единственный ошибочный вопрос может обрушить всю башню прежде, чем мы доберемся до ее вершины.
— А откуда ты знаешь, чему именно они нас учат? — спрашиваю я.
Старая цыганка стучит скрюченным пальцем по собственной голове.
— Мать Елена знает. Мать Елена видит. Они видят будущее и прошлое. Они его лепят. — Старуха наклоняется ко мне. — Они видят мир духов.
Шатер как будто внезапно расплывается вокруг меня, но сразу возвращается на место. И хотя ночь прохладная, по моей шее ползут капли пота, впитываясь в воротник.
— Ты говоришь о сферах?
Мать Елена кивает.
— А ты можешь входить в сферы, мать Елена? — спрашиваю я.
Вопрос гулко отдается в ушах. Во рту у меня пересыхает.
— Ох, нет! Я могу только заглянуть туда. Но вы с Сарой прошли туда, Мэри.
Цыганка улыбается.
— Моя Каролина сказала, что вы принесли ей из того сада сладкий вереск и мирт…
Улыбка матери Елены угасает.
— Но там ведь есть и другие места. Зимние Земли… Ох, Мэри, я боюсь того, что живет там… боюсь за Сару и тебя…
— Да, а что насчет Сары… — тихо произносит Фелисити.
