Часто просыпаюсь в панике посередине ночи. Включаю ночник. Осматриваю комнату Слава Аллаху, это только сны… Со вчерашнего дня следует по пятам, стоит только задремать. Полицейский из zalim akşam поселился на моей территории в царстве Морфея. Во сне он не распускает руки — пристально наблюдает, прожигая взглядом. Ухмыляется, обнажая желтоватые зубы. Кричит вслед: «Nataşa, seni istiyorum!».
[77]
Страшно. Убегаю, прячусь. Затыкаю уши. Он не отстает. Противное жирное лицо стоит перед глазами. Я запомню эту тварь на всю жизнь. Толстые брови, мясистый нос в черных угрях, липкие губы, темно-синие круги под вытаращенными глазами. Я хочу его забыть. Я хочу убить его во сне. Тщетно. Стоит притронуться к нему, как он исчезает… Я знала, на что иду. Проститутки не выбирают клиентов — клиенты выбирают проституток… Врач выписал мне успокоительный сироп, но я не принимаю лекарства. Боюсь задержаться в царстве сна в компании ненавистной твари. Куплю лезвие. Искромсаю его паршивую улыбку. Почему Аллах посылает на землю таких отвратительных существ?…
36
…Скоро конец. Интуиция подсказывает. Она, преодолев бурлящие волны эмоций, стучится в хлипкие двери моего разума. Предупреждает, чертовка. Зажмуриваю глаза. Ощущение, будто стою на краю глубокой расщелины. Или осилю прыжок через нее, или провалюсь в кромешную темень. Ветер касается ресниц. Открываю глаза. Всматриваюсь в конец пыльной дороги, начинающейся сразу за расщелиной. Куда она ведет? К чему-то неизведанному. В одном я уверена: эта дорога приведет к свету… Во мне поселилась слабенькая надежда на удачный прыжок. Я этого хочу Я не хочу умирать. Для меня умереть — это значит лишиться Босфора. Это значит свариться в булькающем котле адского шеф-повара. Проститутки — первые кандидатки в ад. Там нас дожидаются длиннохвостые портье с рожками на голове. И номера уже приготовлены, пятизвездочные. Нет, избавьте! Лучше самая суровая реальность, чем пятизвездочный ад… Скоро конец. Не всему — нынешнему отрезку жизни. Нынешнему сумбуру действий, чувств, обстоятельств. Я потихоньку передвигаюсь по комнате. Часами сижу перед окном, дышу дыханием Босфора. Пишу Дневник, ставший почему-то чрезмерно художественным. Ох, Алекса, ты не только профессиональная шлюха, но и не менее профессиональная графоманка. Это твоя грязная реальность или изысканный роман Остин?! Вряд ли великую англичанку избивал пьяный полицейский… По многу раз перечитываю страницы. Поражаюсь какой-то наивности, проскальзывающей между строк. Как я умудрилась ее сохранить в таких обстоятельствах? Она спряталась под грубой оболочкой, обложилась мешками с песком, прячась от бомбардировок с берегов суровой реальности…
Я впервые не знаю, что ждет меня даже в ближайшее время. Никогда не знала распорядка будущего, но по меньшей мере о погоде в ближайшем времени догадывалась. Теперь и этого лишилась… Оглядываю комнату, наполненную призраками сотни мужчин. Вдыхаю аромат подрастающего базилика, символа моей восточной любви. Смахиваю хлебные крошки с кухонного стола, на котором не так давно занималась сексом с Озаном. Разглаживаю руками оранжевый топик с двусмысленной надписью «Bu kiz saf, kötülük yok içinde»,
[78]
подаренную грузинкой Тамарой. Передвигаю Магнитку с изображением мечети Султанахмет
[79]
на дверце холодильника. На подсознательном уровне прощаюсь с родной мозаикой повседневности — будто меня скоро лишат всего, перебросят на безлюдный материк… В голове всплывают слова гадалки: «Как полюбишь, на твое плечо сядет ворон смерти, Захочет украсть твою душу. Сражайся, не отдавай… Выиграешь сражение — получишь награду…»
…Эмоции отодвинула в сторонку. Подавила в себе возмущение, встретив Джемаля с натянутой улыбкой: устраивать разборки пока не выгодно. Я в уязвимой категории. Для Джемаля прогнать меня — раз плюнуть. Конечно, ему сложно будет найти прибыльную замену. Впрочем, я уверена, «вакансия» долго пустовать не будет: пристроит к станку какую-нибудь девчушку из российской глубинки, и та со временем, набив сотни шишек, превратится в «золотую рыбку». Может быть…
Удерживаю язык за зубами: во-первых, мне некуда идти. Во-вторых, как-никак Джемаль спас мне жизнь, забрал из того гадюшника, вызвал врача. Однако это не оправдывает его. Клянчить «пара» у моего мальчика, и без того покрывающего все затраты… Джемаль подходит. Целует в щеку. По-братски. Обалдеваю. «С чего такие нежности?» Усаживается в кресло, берет апельсин из вазы, медленно чистит. Смуглые пальцы покрываются цитрусовой росой. «Ладно тебе… Я по-дружески». Меня вдруг охватывает ярость: «Джемаль, напомни, с каких пор мы друзья?!» Ухмыляется. Отрывает дольку апельсина. Отправляет в рот. Смачно жует. «А Озан тебя балует… Даже апельсины не местные — марокканские… Хватит яд лить, Алекса, Столько лет работаем вместе, почти породнились». Я захлопываю томик «Istanbullu kiz»,
[80]
который с утра читала. «Говоришь, друзья все-таки, породнились… И какие нынче расценки на этом рынке? Случаем не 500 лир за неделю дружбы?» Сутенер молча глотает вторую дольку цитруса. Закуривает. «Ах вот, почему злишься… Красотка, я же деньги у твоего Ромео не для себя брал». — «А для кого же? Для африканских детей? И с каких пор Джемаль-бей занимается благотворительностью?» Глаза сутенера наливаются кровью — он вскакивает, вцепляется мне в горло влажными руками: «Думай, когда говоришь! Предупреждаю…» — злобно выдыхает Джемаль. Он отходит, и я запиваю отдышку водой. «Если нужны были деньги, обратился бы ко мне. Зачем на мальчишку наезжать? Он ни причем». Джемаль уже преспокойно доедает фрукт: «Какие с тебя деньги возьмешь, когда ты еле дышала? Или нужно было перепотрошить комнату в поисках твоего тайника?» В какой-то мере он прав. Мне действительно было не до денег. «Тогда объясни, зачем ты взял бабки?» — «Чтобы выгородить тебя перед полицией, дура неблагодарная! Думаешь, начальник остался доволен? На следующий день после вашей встречи он подослал ко мне своих ребят — арестовать тебя. Еле-еле 500 лирами откупился. Повезло». Я впадаю в панику. Может, Джемаль врет? «Да эта скотина хоть помнит, что он со мной сделал?» — расплакалась я. «Алекса, напомнить, кто ты, где ты? Перестань пороть чушь. Да забей начальник тебя до смерти, никто бы шума не поднял. Ты здесь yabanci,
[81]
не забывай. Если на тебя обратил внимание папенькин сыночек с кучей денег, это не значит, что ты теперь крутая. Натрахается, пресытится, в один день забудет».
Я открываю окно. Смотрю на Босфор. Закуриваю. «Алекса, я тебе не враг. Поверь. Но я должен возвращать тебя в реальность, как бы ты от нее не убегала». Киваю, затягиваюсь: «Я знаю, Джемаль, знаю. Прости». — «Все о ’ кей. Ладно, я пойду вниз — там клиенты подвалить должны. Если что — звони». — Он открывает дверь, переступает порог. Снова возвращается: «Кстати, чуть не забыл. Вчера вечером какой-то парень приходил, интересовался тобою. Спрашивал здесь ли ты живешь». — «Джемаль, я пока не в силах принимать клиентов». — «Дело в том, что на клиента он похож не был. Странный такой, что-то вынюхивал…» — «Забудь. Наверное, какой-нибудь из идиотов-клиентов, которого ты забыл в лицо… Иди уже. Я посплю». Джемаль прикрывает дверь. Как же я устала…
