— Кто принес это письмо?
— Его доставил курьер, господин маршал, но он не уточнил, кем был послан.
Мориц посмотрела сначала на старого слугу, потом на письмо, которое тот держал в руке. Распрямив плечи, он произнес:
— Давай.
Вскрыв конверт, маршал дважды прочитал письмо, а потом, отбросив одеяла, резко вскочил:
— Помоги мне одеться, а потом позови моего адъютанта!
Муре от удивления выпучил глаза и начал возражать:
— Вы больны, господин маршал! Доктор Сенак запретил вам вставать с постели. Вы кашляли всю ночь, и...
— Я отрежу тебе уши, если ты ему проболтаешься! Давай, быстро помоги мне одеться. Время не ждет.
Немного поворчав, старый слуга помог своему господину одеться и отправился за адъютантом. Когда тот вошел в комнату, больной как раз пытался пристегнуть шпагу к перевязи, но увидев Луи де Таффа, не дал ему и слова сказать:
— Вы мне нужны, мой мальчик. Дело чести!
Что на это можно было ответить? Луи де Таффа молча поклонился. Втроем, вместе с обеспокоенным Муре, они спустились по потайной лестнице, которая вела к водяным рвам за пределами замка. Солнце вставало как будто нехотя. Начинался очередной серый ноябрьский день. На небе застыли низкие серые тучи.
— Это же сумасшествие! — запротестовал Муре, не в силах сдержать чувств, когда заметил, что его господин дрожит от холода. — Вы еще сильнее заболеете!
— Замолчи! Вот уперся, как осел!
Под деревьями их ждали двое в черных плащах, спокойно прохаживаясь туда-сюда. Маршал и де Таффа направились к ним, а Муре остался на месте, наблюдая за происходящим со стороны. Он видел, как один из господ бросил на землю свою шляпу и снял плащ. Маршал и его соперник обнажили шпаги и сошлись в поединке. В свете раннего утра шпаги блестели тускло и зловеще. Разница в возрасте и состоянии здоровья соперников была очевидной, и Муре понял, что поединок долго не продлится. Пропустив несколько выпадов, маршал, которому было тяжело дышать из-за жара и который сражался очень вяло, в то время как его соперник буквально пылал от ярости, упал, раненный в грудь. Муре поспешил к нему на помощь и, приблизившись, услышал, как маршал слабым голосом произнес:
— Теперь вы довольны? Уезжайте. И побыстрее. Эту тайну я унесу с собой в могилу. Но прежде чем вы покинете замок, отдайте мне эти письма!
Отдав письма маршалу, соперник и его адъютант, не колеблясь, надели свои плащи и вернулись к карете, которая тут же отъехала и быстро скрылась из виду за черными силуэтами деревьев. Мориц проводил их взглядом. Потом он приказал:
— Помогите мне вернуться в замок. Я неважно себя чувствую.
Поддерживая маршала с двух сторон, Муре и де Таффа довели его до замка. Рана практически не кровоточила. По дороге они натолкнулись на Генриха фон Фризена, который в полной растерянности спросил:
— Дядя! Что все это значит?
— Тихо! Совершенно ничего! Запомни: ты ничего не видел.
Через несколько минут он уже снова был в кровати. Сенак, в срочном порядке вызванный к маршалу, констатировал, что ранение не было серьезным — лезвие лишь задело ребро, но переохлаждение плохо сказалось на здоровье Морица.
— Какой вздор! Выйти на улицу в такой холод, чтобы вас побили как мальчишку!
Маршал положил свою ладонь на руку врача:
— Нет, Сенак. Мне стало слишком жарко, и я захотел немного подышать свежим воздухом. Не было никакой дуэли, и никто меня не ранил. Никто из вас ничего не видел и ничего не слышал. Я требую! Вы все меня поняли? Я хочу, чтобы вы все дали мне слово, что сегодняшние события останутся в тайне. Это касается только меня одного.
И все поклялись молчать...
* * *
— А что было дальше, вы и так знаете, сир, — продолжил Гримм печальным голосом. — Тридцатого ноября маршал скончался. Он не мучился и ушел даже с некоторой безмятежностью. Последнее, что он сказал, было: «Жизнь, она — как сон. Мой сон был прекрасным, хоть и слишком коротким...»
Барон закончил свой рассказ, и в кабинете воцарилась тишина. Людовик XV, положив подбородок на руки, был где-то в своих мыслях. С изумлением Гримм заметил, как король быстро стер со щеки слезу, а посему отвел глаза, ожидая, что скажет Его Величество.
— Скажите мне еще одну вещь, барон. Каким был Шамбор при жизни маршала?
— Великолепным, сир! Думаю, не менее великолепным, чем при Франциске I. Все комнаты и залы обставили роскошной мебелью. На стенах висели гобелены из Фландрии и дорогие картины; было много венецианского стекла; на белых и золотых панелях красовались бархатные или парчовые драпировки. Под потолками висели медные и хрустальные люстры, и повсюду — канделябры. Знаете, он обожал свет. Приближаясь к замку, каждый чувствовал себя так, будто осаждает самую настоящую крепость. На вершине центральной башни развевалось знамя маршала, а на земляной насыпи у реки в ряд стояли шесть пушек, которые Ваше Величество ему подарили после победы при Рокуре. У Королевских ворот днем и ночью стоял караул из пяти уланов с пиками. Он так хотел. Повсюду в залах были развешаны ружья и штыки. Еще он не терпел камергеров. А как только маршал появлялся в замке, его приветствовали барабанным боем...
— Как правителя! Я знаю, что он всегда мечтал стать королем. Сначала была Курляндия, потом в какой-то момент он собрался стать правителем Мадагаскара, а еще позже — править на острове Тобаго. На другом конце света! Далеко за горизонтом... Как вы думаете, это его детская мечта?
— Без сомнения! В театре, который создал для него Сервандони
[122]
, его место выделялось среди остальных — это было высокое кресло под балдахином из златотканого полотна.
— А, кстати, насчет театра. Чем закончилась история с мадам Фавар? Она осталась с ним?
— Нет, сир. Маршал вернул ее публике и мужу, который, наконец, смог выбраться из подвала своего священника. Они отправились в Париж, где их, как всегда, ждал ошеломляющий успех. Но Жюстина часто возвращалась в Шамбор, и я точно знаю, что маршал не просил ее об этом...
— То есть в конечном счете она его все-таки полюбила?
— Мне казалось, что да. В нем было что-то, чему нет названия, что-то более сильное, чем все черты, которые называются обаянием. Это похоже на некий таинственный внутренний свет, который сияет даже в кромешной тьме. Должно быть, это у него от матери...
— Сын Авроры!
[123]
Мне нравится ход ваших мыслей, барон. Мориц оставит яркий след в истории, уж я об этом позабочусь!
