За соседним столиком ужинала семья австралийцев с пятилетней дочкой. Кароль и девочка подмигивали друг другу и то и дело прыскали со смеху.
— Какая чудесная малышка!
— Да, очень забавная.
— И такая воспитанная!
— А ты хочешь иметь детей? — внезапно спросил Мило.
Кароль тут же заняла оборонительную позицию:
— Что за странный вопрос?
— Э-э-э… мне кажется, ты будешь отличной матерью.
— С чего ты взял? — огрызнулась она.
— Просто чувствую.
— Бред!
Мило одновременно удивила и расстроила резкость Кароль.
— Почему ты так реагируешь?
— Я хорошо тебя знаю. Уверена, это одна из фразочек, которыми ты охмуряешь девиц. Ты же думаешь, что любой приятно услышать такое.
— А вот и нет! Ты несправедлива ко мне! Чем я заслужил такое отношение?
Он так разнервничался, что опрокинул стакан.
— Мило, ты меня не знаешь! Тебе ничего не известно о моей личной жизни.
— Так расскажи, черт возьми! Что за секреты?
Кароль задумчиво посмотрела на друга и решила поверить в искренность его намерений. Может, она и правда погорячилась.
Мило поднял стакан и промокнул лужу салфеткой. Зря он, конечно, вспылил, но внезапные перемены в настроении Кароль по отношению к нему становились невыносимы.
— Почему ты обрушилась на меня, стоило затронуть эту тему? — спросил он более спокойным голосом.
— Потому что я уже была беременна.
Кароль отвернулась. Правда сама собой вышла на свет, как пчела, вылетающая из банки после нескольких лет, проведенных в заточении.
Мило был ошарашен. Он сидел не шелохнувшись и смотрел на глаза Кароль, блестевшие в темноте, как грустные звезды.
Она достала свой билет на самолет и положила на стол.
— Хочешь узнать подробности? Отлично. Я доверюсь тебе. Я раскрою свою тайну при условии, что ты не произнесешь в ответ ни одного слова. Я расскажу то, что не знает никто, а потом сяду в такси и уеду в аэропорт. В двадцать один тридцать последний рейс в Лондон, а оттуда в шесть утра есть самолет до Лос-Анджелеса.
— Ты уверена, что…
— Абсолютно. Я рассказываю и уезжаю. А потом ты неделю не звонишь и не ночуешь у меня. Либо так, либо никак.
— Хорошо, я согласен.
Кароль посмотрела по сторонам. В центре площади гигантские статуи фонтана Четырех Рек уцепились за обелиск и бросали на нее суровые взгляды.
— В первый раз он сделал это в мой день рождения, когда мне исполнилось одиннадцать, — начала она.
* * *
Бретань
Плогоф — мыс Ра
— Только не говори, что умеешь разжигать костер, — пошутила Билли.
— Конечно, умею, — обиделся я.
— Ладно, поиграй в мужчину, а я буду смотреть на тебя обожающим взглядом покорной женщины.
— Если думаешь, что мне это помешает…
К великой радости Билли, над Финистером бушевала гроза: ставни хлопали, потоки воды лились по стеклам, а в доме было холодно, как на Северном полюсе. Очевидно, упомянутое в объявлении выражение «деревенское очарование» переводилось с французского как «отсутствие отопления» и «отвратительная изоляция».
Чиркнув спичкой, я попытался разжечь горку сухих листьев, которые засунул под поленья. Огонь быстро принялся… и почти сразу потух.
— Неубедительно.
Билли тщетно пыталась скрыть улыбку.
В банном халате и с тюрбаном из полотенца на голове она подбежала к камину.
— Найди мне газету.
Порывшись в ящике буфета, я обнаружил старый номер «Экип» от 13 июля 1998 года, вышедший на следующий день после победы Франции в Кубке мира по футболу. На первой странице огромными буквами было написано «НАВСЕГДА», а ниже фотография Зинедина Зидана, бросающегося в объятия Юрия Джоркаеффа.
Билли разъединила листы и скомкала так, чтобы воздух легко проходил между ними, объяснив при этом:
— Бумага должна дышать. Меня так учил отец.
Она перебрала щепки, оставив только самые сухие, и сложила их над комом бумаги. Наконец Билли построила нечто вроде вигвама из крупных поленьев и гордо произнесла:
— Теперь разжигай.
Две минуты спустя в камине весело потрескивал огонь.
От порывов ветра стекла дрожали так, что лишь чудом не вылетали из оконного переплета. Хлопнул ставень, в тот же момент произошло короткое замыкание, и комната погрузилась в темноту.
Я порылся в счетчике в надежде, что свет включится сам собой, и уверенным голосом сказал:
— Ничего страшного. Очевидно, что-то с предохранителем или с пробками…
— Возможно. Только это счетчик на воду. А электрический висит в прихожей… — издевательски сказала Билли.
Я с хладнокровной улыбкой выслушал замечание и направился было к выходу, но она схватила меня за руку и…
— Подожди!
Она сняла с головы полотенце, развязала пояс, и халат соскользнул на пол.
Я обнял ее, и наши тени переплелись на стенах комнаты.
* * *
Рим
Пьяцца Навона
19.20
Кароль слабым голосом рассказывала Мило о своем исковерканном детстве. Она поведала ему о долгих годах кошмара, когда отчим приходил к ней в постель. О годах, когда она потеряла все: улыбки, мечты, невинность и вкус к жизни. О ночах, когда ненасытное чудовище повторяло перед уходом: «Ты ведь не скажешь маме? Не скажешь?»
Как будто мама ничего не знала!
Потом Кароль рассказала о чувстве вины, о законе молчания, о том, как ей хотелось броситься под автобус, когда она возвращалась из школы. И об аборте, который она втайне от всех сделала в четырнадцать лет. После этого она чувствовала себя опустошенной, почти мертвой, в жизни не осталось ничего, кроме страданий.
Она рассказала о Томе, который помог ей уцепиться за жизнь, каждый день открывая врата в волшебный мир «Трилогии ангелов».
Наконец, она попыталась объяснить, почему до сих пор остерегается мужчин и не верит в жизнь, а иногда, хотя ей стало существенно лучше, на нее накатывают приступы отвращения…
Кароль замолчала, но не встала из-за стола.
Мило сдержал слово: пока она говорила, он ни разу не раскрыл рта.
Но один вопрос напрашивался сам собой.
— Когда это закончилось?
Кароль задумалась: отвечать или нет? Она оглянулась и обнаружила, что австралийцы давно ушли. Выпив глоток воды и надев свитер, который до этого лежал у нее на плечах, она ответила:
