— Я ее не крала! Она лежала в мусорном баке, — стала оправдываться Анна.
Кароль взглянула на Мило, передавая ему инициативу.
— Нам нужен адрес человека, которому вы отправили роман, только и всего.
— Думаю, это студентка.
— Почему?
— Она живет в кампусе Университета Беркли.
* * *
Сан-Франциско
Больница Ленокс
16.00
Этель Кауфман не могла уснуть. После обеда и ухода Бонни она ворочалась с боку на бок, а сон все не шел. Что-то не так. Сегодня ее мучил не только рак, постепенно съедающий легкие…
Дело в книге. Вернее, в том, что она написала на чистых листах. Поднявшись повыше на подушках, Этель взяла с тумбочки роман и открыла на той странице, где аккуратным почерком вывела рецепт любимого с детства десерта. С чего вдруг этот всплеск ностальгии? Может, потому, что смерть неизбежна и с каждым днем подбирается все ближе? Вероятно, все дело в этом.
Ностальгия… Она ненавидела это чувство. Жизнь была так коротка, что она решила никогда не оглядываться. Этель жила настоящим, стараясь абстрагироваться от прошлого: не покупала сувениров, не праздновала дни рождения, переезжала каждые два-три года, чтобы не привязываться ни к людям, ни к местам. Это казалось ей необходимым условием для выживания.
Но сегодня прошлое внезапно постучалось в дверь. Этель с трудом встала и доковыляла до металлического шкафа, где лежали ее вещи. Она вытащила закрывающийся на «молнию» чемоданчик из грубой кожи, который принесла племянница Катя в свой последний визит. Там лежали вещи, которые девушка нашла в родительском доме перед тем, как продать его.
С первого снимка, датированного 1929 годом, смотрела влюбленная пара, гордо позирующая с тремя детьми. Мама держала на руках Этель, а брат и сестра, близнецы, на четыре года старше ее, стояли с двух сторон от отца. Красивая одежда, искренние улыбки, дружеская атмосфера — фотография дышала добротой и любовью. Этель положила карточку рядом с собой на кровать. В последний раз она рассматривала ее несколько десятилетий назад.
Потом она обнаружила пожелтевшую газетную вырезку с несколькими фотографами сороковых годов: люди в нацистской униформе, колючая проволока и ужасы войны. Журнальная заметка напомнила Этель историю собственной жизни. Ей едва исполнилось десять лет, когда они с братом оказались в Соединенных Штатах. На следующий день после того, как они уехали из Кракова, немцы превратили часть города в гетто. Сестра должна была присоединиться к ним позднее, но ей не повезло — она умерла от тифа в Плашуве.
[79]
Родители попали в концентрационный лагерь Белжец и тоже погибли.
Этель продолжила путешествие по своему прошлому. Вот черно-белая открытка со стоящей на пуантах балериной. Это она в Нью-Йорке. Она провела детство в семье дедушки по материнской линии, который обнаружил в ней танцевальные способности и помог развить их. Вскоре девушку заметили и пригласили в труппу нью-йоркского городского балета, незадолго до этого созданную Джорджем Баланчиным.
Этель исполняла главные партии в «Щелкунчике», «Лебедином озере» и «Ромео и Джульетте». Но в двадцать восемь лет она сломала ногу, кости срослись неправильно, и с тех пор она ходила, неловко прихрамывая. Карьера окончилась.
От этих воспоминаний у нее пробежал мороз по коже. На обороте открытки Этель обнаружила программу спектакля. После несчастного случая она преподавала в Школе американского балета и участвовала в постановке мюзиклов на Бродвее.
На следующий снимок она не могла смотреть без боли даже по прошествии стольких лет. С фотографии на нее смотрел ее тайный любовник. В тридцать пять она влюбилась в человека, который был на десять лет младше. Несколько часов эйфории обернулись годами страданий.
А дальше…
Дальше шел кошмар…
Кошмар начинался со светлой, слегка размытой фотографии, которую она сделала сама, стоя перед зеркалом. Фотографии ее круглого живота.
Почти в сорок Этель, сама того не ожидая, забеременела. Это был подарок судьбы, который она приняла с бесконечной благодарностью. Она никогда не была так счастлива, как в те полгода. Ее, конечно, тошнило, и она умирала от усталости, но «бамбино», росший в животе, изменил ее.
Однажды утром, когда до родов оставалось три месяца, у нее без видимой причины отошли воды. Этель отвезли в больницу и сделали необходимые анализы. Она помнила каждую минуту того кошмарного дня. Ребенок все еще был в животе. Она чувствовала, как стучит его сердце, как он дергает ножками. Потом дежурный врач сказал, что плодный пузырь порвался, а без амниотической жидкости зародыш не может существовать. Пришлось вызвать преждевременные роды. Так началась чудовищная ночь, когда она родила ребенка, у которого не было будущего. Несколько часов тяжкого труда — и она подарила младенцу смерть, а не жизнь.
Этель видела его, трогала, целовала: маленького, но уже такого красивого. К тому моменту она еще не выбрала имя и называла его про себя «бамбино», «мой бамбино».
Бамбино прожил всего минуту, и его сердце остановилось. Этель навсегда запомнила те шестьдесят секунд материнства. Шестьдесят секунд сюрреализма. После этого она не жила, а существовала. Весь свет, вся радость, вся вера покинули ее, словно исчерпавшись за одну минуту. Ее силы угасли вместе с бамбино.
Слезы текли по щекам Этель Кауфман и капали на небольшой конверт из плотной бумаги перламутрового цвета. Дрожащими руками она открыла его и достала прядь волос своего бамбино. Слезы лились и лились, но ей становилось легче, словно тяжесть, долгие годы лежавшая на сердце, вдруг исчезла.
Теперь она ощущала лишь усталость. Но прежде чем лечь спать, повинуясь внезапному порыву, пожилая женщина открыла книгу на чистых листах и наклеила туда фотографии, газетную статью, открытку и прядь волос. Краткое содержание ее жизни заняло каких-то десять страниц.
Что бы она изменила, случись ей начать жизнь заново? Этель отогнала от себя этот вопрос. Он не имел смысла. Жизнь не компьютерная игра. Время идет, мы следуем за ним и с возрастом все чаще делаем то, что можем, а не то, что хотим. Судьба направляет нас, время от времени вмешивается удача. Вот и все.
Этель положила книгу в большой конверт из крафт-бумаги и, позвав дежурную медсестру, попросила передать сверток Бонни дель Амико, когда она придет в следующий раз.
* * *
Общежитие для девочек
Кампус Беркли
19.00
— И не ешь в Риме слишком много тирамису! В нем миллион калорий, если не больше, а ты и так поправилась за последнее время, — советовала коварная Ю Чан.
— Не беспокойся за меня. Кажется, мальчикам это нравится… — ответила Бонни, закрывая чемодан.
