День шел как по маслу. Из своего уголка я неотрывно наблюдал за ними. Я услышал, как открывается дверь черного хода. Тереза ушла. Когда она вернется, я сообщу ей, что усатый старикашка вовсе не наш жилец. Недоразумение произошло по вине «Битлз». Честно говоря, я не был уверен, что смогу поговорить с ней; она выглядела далекой, светонепроницаемой. Оттолкнув меня, она сама стала ирреальной. Поскольку она меня больше не любила, я не был уверен, существую ли я. Я прекрасно понимал, что достаточно не видеть любимое существо, чтобы превратить его в миф; дурные привычки, прежде невыносимые, становятся ничего не значащими пустяками. Я считал ее совершенством, поскольку она уходила от меня. Тереза часами сидела взаперти (если так продолжать, до самоубийства рукой подать), я допустил незаконное вторжение в свой духовный мир. Невероятно, мы сидели в гостиной, а Конрад со своим ангельским личиком излучал опьяняющую эйфорию, ему достаточно было наклонить голову, и все умирали со смеху. В какой то момент мне захотелось отделаться от Мартинеса. Мне была известна опасность, присущая всякому затянувшемуся вторжению на чужую территорию. Ему стало казаться, что он у себя дома. Он мог возразить мне, что я сам предложил ему чувствовать себя как дома, но это было лишь проявлением вежливости, а проявления вежливости для того и существуют, чтобы подразумевать прямо противоположное. По правде сказать, я хотел выставить его только потому, что он размякал на глазах. Он сам и его перевозбужденная обезьяна. Я чувствовал, что еще минута, и произойдет привыкание. Мои намеки звучали достаточно незавуалированно, но — никакой реакции. А Конрад в довершение всего вынес Конрадетту. Я тоже расхохотался. Эдакий серафим, вызывающий запретные желания. Благодушие на фоне каталепсии
[12]
. Полный маразм! Заторможенные, загнанные внутрь чувства. Эглантина приготовила щи, и наша трапеза потекла в ритме Тайной вечери. Я увидел, что служанка все таки исчезла на минуту, понесла поднос Терезе. Но поднос вернулся, потому что Терезы не было.
Позвонил Эдуар, чтобы узнать, как идут мои дела, ну разве не друг? Он удивился, расслышав в трубке взрывы смеха, которые к тому же удивляли и меня самого. Я объяснил ему про Конрада и про операцию «Конрад» — короче, мои намерения. Похоже было, что он находит мой план блестящим, но, будучи человеком разумным, захотел все увидеть своими глазами. Я предложил ему зайти. Он как раз собирался это сделать. Увы, действуя подобным образом, я допустил оплошность. Едва он вошел, ЛеннонМаккартни кинулся на него, чтобы напугать. Эдуар тут же вырубился; ничего страшного, просто из за неожиданной обезьяньей атаки он лишился чувств. Мартинес, делая вид, что ужасно разозлился, хотя все это было наигранно, схватил обезьяну, собираясь ее отшлепать. Конрад воззвал к милосердию, поскольку после нескольких легких пощечин Эдуар пришел в себя. Мартинес все же наказал свою мартышку, уведя ее домой и хорошенько отшлепав. Он вернулся бегом к одру моего друга:
— Вы любите «Роллинг Стоунз»?
— …
Именно в этот момент Эдуару следовало по настоящему забеспокоиться. Навещая друга, страдающего депрессией, он подвергся нападению неизвестно откуда взявшейся обезьяны, а теперь какой то старый хрыч спрашивает, любит ли он «Роллинг Стоунз». Во взгляде Эдуара я прочел мольбу. Я спросил у Мартинеса:
— Разве сейчас время говорить о музыке? — Я слегка повысил голос, чувствуя, что нашелся предлог, чтобы выставить его отсюда.
— Конечно. Я забыл уточнить, что ЛеннонМак Картни не выносит фанатов «Роллинг Стоунз».
Эдуар в агонии:
— Я не фанат, я просто люблю их, и все…
— Этого достаточно; должно быть, он почувствовал в вас враждебные флюиды… или же, может быть, вы недавно слушали «Роллинг Стоунз»…
— Да… Теперь, когда вы сказали… Я вспомнил, я слушал песню Emotional Rescue сегодня утром…
Мартинес высокомерно:
— Ну что ж, это ваш выбор…
— Ну и что? Ваша обезьяна напала на меня. А вы обсуждаете мои музыкальные пристрастия… послушайте, мсье, мы не знакомы, но если вы будете вести себя подобным образом, так дело не пойдет!!!
Мартинес принялся трусливо извиняться. Я никогда еще не видел Эдуара в таком нервном состоянии. В конце концов, атака со стороны обезьяны не была столь уж яростной, можно было просто посмеяться. Эдуару потребовалось какое то время, чтобы умерить свой гнев. Мартинес предпочел испариться, огорченный тем, что сегодняшний день принял такой неприятный оборот. Конрад проводил его до двери. Как он умел подбодрить! В любом случае мы не собирались прощаться по полной программе, поскольку Мартинес был явно из тех, кто не преминет заглянуть снова. Эглантина налила тарелку супа для любителя «Роллинг Стоунз», а я воспользовался этим, чтобы изложить начальную стадию моей операции. Конрад вооружился одной из своих самых ослепительных улыбок, Эдуар довольствовался рукопожатием. Бедняга, он был несколько не в себе. Он почти забыл, что пришел сюда, чтобы подбодрить меня. Щи совсем его доконали, у него стала подниматься температура. В возбуждении он забыл, что не переносит капусту. Я уложил его у себя в комнате, опасаясь, как бы у него не развился бред. Достаточно с меня странностей. Тем временем Конрад и Эглантина непринужденно болтали; я мог бы побиться об заклад, что она показывает ему фотографии своих детей. Как это мило, фотографии, прекрасные свидетельства жизни. Я же слушал Эдуара. Конрад произвел на него очень хорошее впечатление. Я возразил, что они почти не общались. Неважно, он почувствовал эту исходившую от него волну доброжелательности, его способность мгновенно растрогать. Он гордился мной, не сомневаясь, что дело пойдет как по маслу. Я взбодрился.
— Тереза хотела ребенка, а ты приводишь в дом блаженного. Неплохо.
Я не понял:
— Да как ты узнал, что он блаженный? Вы же почти не разговаривали… А я вот считаю, что иногда он бывает на редкость проницательным.
— Разумеется, не сомневаюсь, но от него исходит доброжелательность, как от всех идиотов. Это очевидно, только и всего. Он рядом, и ты интуитивно чувствуешь, что им можно манипулировать, его можно надуть…
Я был удивлен этим заявлением. И Мартинес, и Эглантина пребывали в полном восхищении от Конрада, чувствовалось, что они в некотором роде даже готовы умереть ради него, а Эдуар говорил о каких то манипуляциях. Внезапно я понял, что эти двое, которые еще на что то надеялись в этой жизни, не являлись лучшими образцами репрезентативной выборки. Я прекрасно помнил, как Конрадом помыкали на работе, как его обманывали, до того как я бросился ему на помощь. Но не мог же я лгать самому себе: я тоже им манипулировал. Да, но я любил ею. Любил как ребенка. Возможно, я вынужден был его любить, я нуждался в нем. Все казалось таким запутанным. Впервые я начал сомневаться. А что, если Тереза его не полюбит? Как я мог вообще планировать какую то операцию? Моя женщина уходила от меня, а я со своим планом переступал все границы гордости. Тереза будет хохотать до слез, когда узнает об операции «Конрад».
