Антисанитарная обстановочка...
Вернувшись, Араб показал на пальцах – ничего, потом тронулся к другой двери, к той самой, куда его проводили в первый раз, и где был кабинет Гульбеддин-хана.
Вадим твердо решил бежать. Даже один, но бежать. Сидя здесь, он ничего не изменит – потом можно будет улучить момент и вернуться за остальными.
Их держали со связанными руками в помещении, видимо, специально предназначенном для содержания рабов. Голые стены, зарешеченное окошко под самым потолком и обитая сталью дверь, замыкающаяся на засов снаружи.
На третий час усилий Вадиму удалось выскользнуть из петли, связывающей руки, – здесь не умели вязать узлы, да и веревка была какая-то примитивная, мохнатая. Жиртрест тем временем сидел у стены и с периодичностью раз в полчаса принимался ныть.
– Давай развяжу...
– Накажут...
– Так и так накажут! Я уже развязался. Поворачивайся.
Жиртрест неуклюже повернулся, на то, чтобы избавить его от веревки, Вадим потратил меньше минуты.
– Ты скаут? – вопрос был принципиально важен, потому что скауты сдают физнорматив. Без физнорматива – хреново.
– Нет.
– Сокольской гимнастикой
[39]
занимаешься?
– Нет, я в фитнесс хожу. С мамой...
– А что жирный такой?
– Обмен веществ...
Вадим даже заскрипел зубами от досады, и жиртрест испуганно отшатнулся от него.
– Ты что?
– Ничего... За сколько километр пробегаешь?
– Не знаю.
– То есть как – не знаю? Ты что – в гимназии не учишься?
– Учусь. В лицее
[40]
...
– И что там у вас – физры
[41]
нет?
– Есть.
– А тогда почему не знаешь?
– Мне доктор, мамин сердечный друг, освобождение от физвоспитания выписал. Из-за сердца....
– В самом деле сердце больное?
– Не знаю. Нет, наверное.
Вот тут Вадим не сдержался – завыл, отчего жиртрест опять испугался.
– Ты из Сибири? – робко спросил он.
– Да. А что?
– Мама говорила, что вы все там сумасшедшие.
– Это твоя мама сумасшедшая!
– Не говори так про нее!
Неловкую попытку ударить Вадим без труда отразил, но впервые в его взгляде проскользнуло уважение к его невольному собрату по несчастью. Первый раз тот поступил, как некое подобие мужчины.
И все-таки он не понимал. Он был еще мал, чтобы понимать и решать какие-то взрослые вопросы и тем более иметь свое мнение по такому вопросу, как воспитание детей. Но видя перед собой это не пойми что, он впервые понял, почему мать с такими скандалами и даже угрозой развестись не пускала его в Москву учиться, на чем настаивал отец. Видимо, она не хотела, чтобы он стал вот таким...
Сибиряки, как и арабы, сильно отличались от коренных русских центральной России и Поволжья, хотя происходили от них. Сибирь все еще мало населена, между огромными городами и исполинскими комплексами по добыче природных ископаемых тянулись версты и версты тайги, где можно было идти целый день – и не встретить ни одного человека. Добавляло сибирякам своеобразия и то, что в Сибири испокон века жили разные арестанты и ссыльнопоселенцы, а также прятались от властей староверы, до тех пор, пока староверы не сбросили ненавистное никонианство в помойку истории. В результате – в Сибири, как в плавильном котле, выплавился совершенно особый народ, о котором многие говорили «крепче стали». Эти люди не слишком уважали закон, не бросали своих, имели собственое мнение и готовы были отстаивать его до посинения. Они были предельно самостоятельны, оборотисты – бо#льшая часть миллионщиков в России происходила из купцов-староверов – и всегда готовы постоять за себя. Они охотно служили в армии, потому что считали это долгом и полезным в последующей жизни. Они всегда, даже имея превосходное жилье в мегаполисе, старались купить какую-нибудь заимку в лесу, за городом – и не разводили там огород, как русские, а просто уезжали туда и жили в тайге, среди деревьев, охотясь, рыбача, собирая грибы и ягоды. Сибиряки были особым народом – и Вадим был достойным его представителем.
Подарком на семилетие Вадима стала малокалиберная винтовка, записанная на отца. Он не слушался ни отца, ни мать и дважды убегал. Он не испытывал особой тяги к учебе – хотя учился неплохо, без двоек и почти без троек. Не раз и не два они с пацанами на выходные садились на струнник
[42]
и убегали в лес, чтобы жить там, как Робинзоны. Ему давно не нужны были взрослые, чтобы принять решение.
Но сейчас он не мог его принять. Он уже понял, что находится в чужой стране, и это крайне осложняло попытку побега. Если бы он был на родине то ему всего-то понадобилось бы добежать до первого полицейского или военного. Да просто до любого взрослого. Но в чужой стране, где торгуют рабами, ему надо скрываться, ему надо обмануть погоню, понять, где находится Россия, и идти туда. Русским здесь доверять нельзя, тот русский видел его – и ничего не сделал. Можно будет разузнать, где здесь бывают русские, и понаблюдать за ними, чтобы понять, что от них можно ждать. Возможно, ему удастся украсть лошадь – как и любой скаут-разведчик, он знал, как обращаться с лошадью. Или, может, попадется какое другое верховое животное – наверное, им править не сложнее, чем лошадью. Возможно, ему удастся украсть машину и проехать какое-то расстояние – хоть он был мал для получения прав, но за руль его отец уже сажал. Он трезво оценивал свои шансы и знал, что они есть. Но только если он будет один, а не с этим.
Бросить его и вернуться потом? Кто знает, что с ним сделают за побег другого, а постоять за себя это чучело не сможет. Просто бросить его? А как тогда на него посмотрит отряд, узнав, что он сделал? Скаут-разведчик бросил человека в беде! И не важно, что не скаута, – любого. Да, тут и из скаутов исключат, скорее всего, и спецназ не светит – такого не возьмут даже на курсы подготовки. В армии таких тоже не любят.
