Во втором случае я должна была выслушивать нескончаемые рассказы о баре в Мальмеди, где она работала, и обо всех ее разговорах с Жан Мишелем, Гюнтером и прочими клиентами, которые мне были нужны как головная боль.
Мое внимание включалось только тогда, когда речь заходила о Детлефе — эта тема вызывала у меня тайный интерес. Я сочинила целую легенду об этом парне, которого представляла себе похожим на восемнадцатилетнего Дэвида Боуи. Детлеф в моих мечтах был безумно красив. Идеальный мужчина, только в него я могла бы влюбиться!
Я попросила Христу показать мне его фотографию.
— У меня нет, — ответила она. — Фотки — это фигня.
Мне показалось странным услышать такое суждение от девчонки, которая оклеила все стены моей комнаты постерами с изображениями своих кумиров. Наверно, ей просто не хотелось, чтобы я видела ее Детлефа.
На словесные описания она была не так скупа, но, на мой взгляд, говорила не так, как должно, не проявляла никакого благоговения. Рассказывала, во сколько они встали, что ели, — не заслуживала она такого, как Детлеф!
Теперь Христа часто водила меня на студенческие вечеринки. Все они проходили одинаково, и каждый раз повторялось чудо: я нравилась кому-нибудь из вполне нормальных ребят.
Но до решающей стадии никогда не доходило. Как только дело начинало клониться к этому, появлялась Христа и говорила, что нам пора, а я никогда не возражала. Собственно, в данном случае меня ее деспотизм вполне устраивал: я сама толком не знала, хочется ли мне продолжения. Ни рассудок, ни плоть не говорили по этому поводу ничего вразумительного.
Зато целоваться я была готова сколько угодно. Прекрасное занятие. Можно не разговаривать и в то же время общаться с человеком таким удивительным способом.
Все ребята целовались плохо, но каждый — плохо по-своему. А я не знала, что они не умеют, и когда после поцелуев нос у меня бывал мокрым, как после дождя, а губы пересохшими, потому что их засасывали слишком сильно, то думала, что так и надо. Засосно-слюнявые повадки здешнего народа меня нисколько не шокировали.
Я уже могла, как четки, перебирать в уме имена: Рено — Аден — Марк — Пьер — Тьерри — Дидье — Мигель… Внушительный список молодых людей, которые не замечали, что во мне вагон и маленькая тележка несовместимых с жизнью дефектов. Ни один из них, я уверена, меня не запомнил. Как много они сами значили для меня, им было невдомек. Большое дело — поцеловаться! Но каждый поцелуй был двухминутным доказательством того, что я воспринимаема.
Нельзя сказать, чтобы мои кавалеры были уж очень галантны, трепетны, внимательны или хотя бы просто вежливы. Одному из них — которому? они были неотличимы друг от друга! — я все же задала вопрос, который меня мучил:
— Почему ты целуешься со мной?
Он пожал плечами:
— Да потому что ты не хуже любой другой девчонки.
Многие на моем месте съездили бы за подобный ответ по физиономии. Для меня же он прозвучал как музыка сфер. «Не хуже любой другой» — я о таком и не мечтала!
— С парнями у тебя полная лажа! — сказала мне как-то Христа, когда мы возвращались с очередного сборища.
— Угу, — послушно кивнула я.
Хотя про себя думала совсем наоборот: на фоне моих застарелых комплесов все происходящее казалось мне просто сказкой. У Золушки, покидавшей бал с двенадцатым ударом часов, так не кружилась голова от счастья, как у меня.
Скрыть это счастье было невозможно, Христа его почуяла и сочла своим долгом погасить:
— Ты просто доступная девка! Я ни разу не видела, чтоб ты хоть кому-то из ребят отказала!
— Отказала в чем? Что такого я с ними делаю? — резонно возразила я.
— Вот именно что ничего. И довольна такой ерундой?
Не могла же я признаться, что я и от этого на седьмом небе! Пришлось изворачиваться:
— Наверно, потому, что я не так уж доступна!
— Рассказывай! Ну, да тебе и нельзя корчить из себя недотрогу!
— Это почему же?
— Потому что тогда на тебя вообще никто не посмотрит. — Зачем-то ей непременно надо было хлестнуть по больному месту. — А тебе уж пора кое-чему научиться. Шестнадцать лет и все еще девственница — стыд какой!
Христа была по меньшей мере непоследовательна. Кто, как не она, оттаскивала меня от парня каждый раз, когда что-то могло получиться, и она же не упускала случая попрекнуть меня моей позорной девственностью. Мне было трудно с ней спорить, потому что я сама не понимала, чего хочу. Уступила бы я кому-нибудь, если бы не Христа, или нет? Неизвестно.
Нельзя сказать, чтобы у меня не было желаний: были, да еще какие необъятные! Знать бы только, в чем они заключались! Я пробовала представить себе физическую близость с кем-нибудь из своих случайных приятелей: хочется мне этого? Как разобраться? Я была похожа на слепую, которая пытается распознать цвета. Может, в этой неизведанной области я не испытывала пока ничего, кроме любопытства?
— Ты меня с собой не сравнивай, — говорила я Христе. — У тебя есть Детлеф.
— Кто тебе мешает взять с меня пример и завести серьезного парня, вместо того чтобы обжиматься невесть с кем!
Сильно сказано: «завести серьезного парня»! Почему бы уж тогда не прекрасного принца? И потом, что она имела против «невесть кого»? Лично я — ничего. Я сама была невесть кто.
Видимо, я невольно бормотала себе под нос, потому что Христа спросила:
— Ты меня слышишь, Бланш?
— Слышу, Христа. Спасибо за совет.
Она приняла благодарность как должное. Открыто ответить мучительнице чем-нибудь, кроме абсолютной покорности, я была не в состоянии. Но, к счастью, внутренне я не прогибалась. Колкости Антихристы ничуть не умаляли восторга от поцелуев с кем попало — мои скромные радости защищала неприступная стена.
Хорошо хоть она больше не рассказывала о моих похождения родителям — это была моя единственная победа.
Иной раз я корила себя за то, что не люблю Христу: ведь благодаря ей я худо-бедно начала существовать в университете. Правда, большинство студентов не удосуживались запомнить мое имя, а называли «Христиной подружкой». Но и это лучше, чем ничего. С появлением такого, пусть слабого, опознавательного признака ко мне даже иной раз стали обращаться. Правда, всегда с одним вопросом:
— Христу не видала?
Я стала естественным спутником Христы.
И вот у меня родилась идея, так сказать, завести побочную связь. Я стала искать среди сокурсниц такую же неприкаянную особь, как я.
Самой подходящей кандидатурой показалась мне одна девушка по имени Сабина. Я узнавала в ней себя: в ней была какая-то такая зажатость, что все ее сторонились, никому неохота было преодолевать барьер неловкости. Она смотрела на всех умоляющим взглядом голодной кошки, ее же никто словно не видел. Я и себя поймала на том, что ни разу не сказала ей ни слова.
