— Они погибнут, Баро, — сказала Лила. — У них и против одного Григория никаких шансов. А уж если с колдуном Бафомет… Сам понимаешь.
— Как это — погибнут? — вскочила на ноги Ирина. — О чём вы говорите?
— Молчи, — повелительно бросила Лила. — Не мешай. Ну, Баро, тебе решать.
— Что я могу решить? — пожимает тот плечами. — Он сильнее. Нас не пригласили играть и петь на этой свадьбе, ты не забыла? Нам приказали. И мы пришли.
— Где наша гордость? Из-за него мы скитаемся триста лет по земле. И теперь должны играть на его свадьбе?
— Не рви мне сердце, которого и так нет. Как мы могли не прийти? Он наложил заклятье, я ничего не мог сделать. И сейчас не могу.
— Это неправда.
— Чего ты хочешь?
Они молча смотрят друг на друга. Старый седоголовый и седоусый цыган и молодая белозубая цыганка с глазами, как чёрное пламя.
— Я хочу, чтобы ты вызвал Последнего. Пусть остановит это.
— Ты сошла с ума, женщина.
— Я не могу сойти с ума, я мёртвая. Кто отпоёт нас, Баро, подумай, если они погибнут? С ними как раз священник.
— Один раз они нас уже обманули.
— Не обманули. Просто не смоги вовремя сдержать слово. Теперь сдержат.
— Тебе так дорог этот кэрдо мулеса?
— Я хочу, чтобы он жил. Такой ответ тебя устроит?
Баро сидел, опустив седую голову. Молчал.
— Это наш единственный шанс обрести покой, — сказала Лила. — Ты это знаешь. Мы все устали, триста лет — не шутка. А за Последнего я отвечу перед кем надо, не беспокойся.
— Отвечать придётся всем…
— Нет, отвечу я. Возьму на себя.
— Это страшно, Лила. На кону твоя душа.
— Я не боюсь. Другого выхода нет, Баро.
— Чтобы вызвать Последнего, нужна кровь того, кто беззаветно любит, — сказал цыган. — Живая кровь.
— У нас есть она. — Лила в упор посмотрела на Ирину. — Ты любишь своего Андрея? Знаю, что любишь.
— Люблю, — ответила та твёрдо. Она совершенно не понимала, что происходит, но знала одно. Что бы теперь ни случилось, надо идти до конца. Иначе всё понапрасну.
— Видишь? Она любит. Делай. Не то будет поздно.
— Крови нужно много, — предупредил Баро, доставая из-за голенища узкий нож. — Возможно, для тебя это окажется слишком много.
— Ничего, — сказала Ирина. — Берите, сколько требуется. Я готова.
…В рукопашной сцепились Бафомет и отец Николай. Священник бьёт врага кулаком в челюсть. Тот отвечает, и отец Николай падает на пол с залитым кровью лицом. На него тут же наседают двое — пёсьеголовый и одна из молодых ведьм. Козлоногий, подкравшись сбоку и улучив момент, бьёт Симая по руке тяжёлым обломком доски, сабля с жалобным звоном катится по полу. Симай выхватывает из-за пояса кремниевый пистолет, жмёт на спусковой крючок. Но порох на полке отсырел…
…Сыскарь стреляет козлоногому в голову, попадает, видит, как Григорий, отшвырнув Светлану в сторону, будто сломанную ненужную куклу, ухмыляясь, шагает к нему, на ходу превращаясь в волка-оборотня. По тому, как падает Светлана, неестественно вывернув шею, Сыскарь понимает, что она уже мертва.
— Нет!! — кричит он.
— Сожри его! — рявкает Бафомет. — Сожри его, Самовит!
Андрей стреляет, но слышен лишь сухой щелчок. Кончились патроны.
«Вот теперь п…ц, — отстранённо думает он. — Это была последняя обойма».
Но у Симая есть второй пистолет, и на этот раз им везёт. Тяжёлая серебряная круглая пуля, над которой поп из имения князя Василия Лукича Долгорукого прочёл все нужные молитвы, с громом и пламенем вылетает из ствола и попадает Бафомету точно в середину груди. Кажется, что от раздавшегося визга сейчас лопнут и вытекут глаза. Но этот визг перекрывает низкий, всесокрушающий, торжествующий рёв…
…Сверху падают кирпичи, по церкви проносится ветер, пламя свечей трепещет, часть из них гаснет. Сыскарь поднимает голову, смотрит туда, где когда-то барабан церкви венчал купол. Теперь там лишь круглая дыра наружу. В эту дыру, словно нехотя, заглядывает ущербная луна, а потом луну перекрывает что-то большое, тёмное, шевелящееся…
…Пол уходит из-под ног. Сыскарь падает на спину. Последнее, что он видит, — это человеческие глаза на звериной морде, глаза, полные жёлтой пылающей ярости, и занесённую над ним мохнатую лапу с длинными острыми, будто отполированными когтями. И тут начинают шататься и рушиться стены…
Эпилог
Отец Николай закончил отпевание и трижды перекрестил воду Иваньковского водохранилища.
Из-за туч выглянуло солнце, рассыпало веером лучи, и они заплясали весёлыми огненными бликами на мелкой волне. Ласковый ветерок пробежал по ветвям растущей рядом ивы, и Сыскарю почудилось в шелесте листвы тихое-тихое «спасибо».
А может, и не почудилось.
Он покосился на стоящего рядом с непокрытой головой кэрдо мулеса, спросил вполголоса:
— Слышал?
— Да, — шёпотом ответил Симай. — Слышал.
— Вот и всё, — сказал отец Николай. — Будем надеяться, их души теперь найдут успокоение. И не только их. Много там оказалось… неотпетых.
— Спасибо тебе, отец Николай. — Симай надел на голову шляпу. — Сразу на душе полегчало. Удивительно всё-таки. Было село Корчёво, стал город, а потом его взяли и затопили. Разве можно так делать? Не по-людски как-то, нет?
— Эх, — сказал отец Николай. — Если б всё в нашем мире делалось по-людски…
После битвы с колдуном Григорием и его тёмными силами прошло десять дней. Почти настало лето.
Сыскарь вытащил сигарету, закурил. В голову вступила тупая противная боль, подкатила тошнота. Он поморщился, бросил сигарету, затоптал.
— Болит? — участливо спросила Ирина.
— Есть маленько.
— Врач сказал, что лучше не курить. Помнишь? Сотрясение мозга — дело серьёзное.
— Помню. Врач прав.
Неделю Сыскарь и отец Николай провели в больнице. Обоим сильно досталось, когда рухнули стены церкви. Везучий Симай отделался царапинами и парой шишек на голове, а Ирина потерей сознания (она отдала довольно много крови старому мёртвому цыгану Баро) и слабостью, которая прошла в домашних условиях через пару дней. Самое удивительное, что дотащил всех на себе по очереди до машины, а потом умудрился довезти ночью чуть до самой Москвы всё тот же Симай, чьё прозвище и впрямь не зря было Удача.
«Я просто наблюдал, как делаешь ты, и старался повторить, — объяснил он Ирине, когда та пришла в себя и сменила его за рулём. — Это было трудно, но не труднее, чем драться с колдуном». На вопрос же, почему он не попросил помощи у жителей села Кержачи, ответил: «Не знаю. Мне показалось, что от этого места нужно было убраться как можно скорее и дальше. Я ведь не нашёл там ни единого трупа. Ни колдуна, ни Светланы, ни всей этой нечисти — никого. Оно и понятно. Там, куда приходит Последний, редко кто остаётся. Всё. Конец гулянке». Отвечать же, кто такой этот Последний, не захотел наотрез, сославшись на старую и неразгласимую ни при каких обстоятельствах цыганскую тайну. И как его потом на сей счёт ни пытали, молчал.
