После короткого совещания единогласно было решено, что единственный козырь, который у них остался, не считая природной и благоприобретённой ловкости и силы, это эффект неожиданности. Наружу вёл лишь один путь — по лестнице и через крышку подпола. Была она закрыта на замок, крюк или задвижку, вот в чём вопрос! Получить на него ответ можно было лишь одним способом — проверить. И они проверили.
Первым по лестнице поднялся Сыскарь.
План у них был простой. Если крышка не заперта, выскочить из подпола, напасть на бандитов, завладеть отобранным при обыске оружием (или любым другим, каким получится), перебить всех, кто окажет сопротивление и подвернётся под руку, к такой-то матери и освободить Харитона Порфирьевича с Дарьей.
Если врагов окажется слишком много и будет ясно, что вдвоём им с ними не справиться, то прорваться в конюшню, забрать своих лошадей и тупо бежать. А там уже думать, что делать дальше.
Если же крышка погреба окажется наглухо закрытой… Что ж, тогда остаётся лишь одно — ждать, когда за ними придут, и уже тогда нападать. И далее — по обстоятельствам.
Однако надавить на крышку погреба Сыскарь не успел. Крышка откинулась сама в тот самый момент, когда он её нащупал, и первое, что увидел Андрей, — огарок горящей свечи, в чьём-то немаленьком кулаке и, заросшее по брови чёрной бородой, лицо исключительно разбойничьего вида.
Луна, пойманная хитрой системой зеркал и линз, плавала в хрустально чистой, взятой из безупречного родника воде, подобно диковинной серебристой рыбе. Царь Пётр Алексеевич, скинув, по обыкновению, камзол и закатав рукава белой рубахи, склонился над кадушкой, уперевшись в её края крепкими жилистыми руками рабочего человека.
— Знал бы ты, Яша, как я это не люблю, — с тоской в голосе сказал государь. — Каждый раз потом наизнанку выворачивает.
«А я тебя и не заставляю», — подумал Брюс, но вслух, разумеется, сказал совершенно другое:
— Ничего, государь. Если хочешь, оставайся у меня до утра. Напою вином с травкой, спать будешь аки младенец.
— Там посмотрим. Может, и останусь, не решил ещё. Ну, давай, что ли?
— Руку.
Пётр протянул ему левую руку. Брюс острым, прокалённым в пламени ножом, ловко надрезал царю палец, подставил кубок под капли тёмной крови, считая вслух:
— Раз, два, три… пять… восемь, девять. Есть!
Обернул государев палец чистой тряпицей, подал Петру отвар:
— Пей.
Царь глубоко вдохнул, залпом осушил кубок, сунул его обратно Брюсу, выпучил глаза и с шипением выдохнул воздух сквозь зубы. Яков Вилимович немедленно протянул ему обычный стакан с водой. Пётр ополовинил стакан, потряс головой.
— Ф-фу… — произнёс сдавленным голосом. — Какая мерзость всё-таки.
— Сейчас станет легче, — заверил Брюс.
— Знаю.
В молчании посидели с минуту.
— О, — сказал Пётр. — Кажется, пошло.
— Начинаем.
Брюс всегда пользовался старым шаманским бубном, доставленным в столицу донскими казаками откуда-то с далёкого пресного моря Байкал. Бубен помогал держать ритм, но, в общем-то, при должном умении можно было обходиться и без него. Брюс давно умел, но всё равно брал бубен. С ним было проще и надёжнее.
Джинь… джинь… джинь… Ритм… ритм… ритм… Раз… раз… раз… Сердце… сердце… сердце… Джинь… джинь… джинь…
— Повторяй за мной, Пётр Алексеевич. Fiat firmamentum in medio aquanim.
— Fiat firmamentum in medio aquanim, — глухо повторил Пётр.
Джинь… джинь… джинь…
— Еt separet aquas ab aquis.
— Еt separet aquas ab aquis…
Ритм… ритм… ритм…
— Quae superius sicut quae inferius.
— Quae superius sicut quae inferius… — голос императора был негромок, но твёрд.
Раз… раз… раз…
— Еt quae iuferius sicut quae superius.
— Еt quae iuferius sicut quae superius…
Сердце… сердце… сердце…
— Аd perpetranda miracula rei unius!
— … rei unius, — эхом повторил царь.
Джинь… джинь… джинь…
Брюс не видел того, что было доступно взору Петра, и не слышал того, что слышал тот. Задача шамана, колдуна, заклинателя, мага — правильно сказать заклинание, удержать ритм, не дать видящему выскользнуть из нужного состояния.
Работка та ещё. И, что хуже всего, никогда не знаешь заранее, выйдет она у тебя или нет. Малейший сбой в настроении, уход мысли и воли за жёстко очерченную границу, потеря контроля — и, считай, всё насмарку. Нет, что-то обязательно покажется в отражённом лике луны. Но вот логически истолковать видение, извлечь из него практическую пользу будет уже весьма и весьма трудно, а то и вовсе невозможно.
Ритм… ритм… ритм…
— Sol ejus pater est, luna mater et ventus hanc gestavit in utero suo…
— …utero suo, — Голос Петра упал почти до шёпота, и Брюс знает, чувствует, что царь уже весь там, в лунном свете, плавающем в воде, растворяется в нём, всматривается в движущиеся тени, которые с каждым словом заклинания и каждым ударом бубна набирают плоть, цвет, звук и даже — иногда бывает и так! — запах.
Раз… раз… раз…
— Ascendit a terra ad coelum in terram descendit…
— … descendit.
Сердце… сердце… сердце…
— Exorcisu te creatura aqua, ut sis mihi speculum Dei vivi in operibus ejus et fons vitae et ablutio peccatorum. Amen!
[13]
— Голос Брюса, казалось, заполнил всё пространство кабинета, гулко дрожа и переливаясь из угла в угол, от потолка к полу и обратно, от одной стены до другой.
— …Amen, — шевельнул губами Пётр и ещё ниже склонился над кадушкой. Его большие, навыкате, глаза неотрывно смотрели в серебристый блик луны на воде, мокрые от пота волосы прилипли ко лбу, дыхание участилось.
— Вижу, — пробормотал он. — Теперь вижу ясно.
— Что видишь, государь?
— Погоди…
Он держал луну в воде и нужное состояние царя в окружающем пространстве и окружающее пространство в себе, сколько мог. Обычно, это удавалось на протяжении пяти-семи минут. На этот раз — Брюс сверил потом по часам — вышло все двенадцать. Дюжина. Хорошее число, надёжное. И доброе предзнаменование. Особенно с учётом того, что Пётр Алексеевич, выйдя из транса, выглядел на удивление бодро. Хоть рубаха и прилипла к мокрому от пота телу, но взор живой, с огнём. И даже не таз потребовал — проблеваться, а рому. Выпил со смаком, запил родниковой водичкой, вытер усы.
