Стоп. Тени.
Я и впрямь их не вижу или это какой-то обман зрения?
Нет, не вижу. Людей, шатры и повозки вижу. Костры вижу и даже чую дым от них. А где тени?
Словно морозный ветерок пробежался вдоль хребта. Он попытался вспомнить, отбрасывали ли тени два вчерашних оборотня, и не вспомнил.
— Лошади, — прошептал Симай, поворачивая голову. — Я не вижу лошадей. И не слышу. И не чую. А ты?
— Тоже, — прошептал он в ответ. — Но меня интересует другое.
— Что?
— Тени. Ни люди, ни шатры, ни повозки не отбрасывают теней. Так должно быть или я чего-то не понимаю в жизни ночного цыганского табора?
Несколько секунд Симай молчал, вглядываясь.
— Да, Андрюха, — наконец, сказал он тихо. — Ты прав. Как это я сразу не заметил… Позор на мою голову. Вот уж не думал, что встречу его сегодня. И что вообще встречу.
— Кого?
— Это мёртвый табор. Везучий ты, смотрю.
— То есть?
— Вчера два оборотня, сегодня мёртвый табор. Это не считая того, куда и зачем мы направляемся. Похоже, не зря я тебя в напарники взял. Если дальше так пойдёт и будем живы, быстро свою треть заработаешь, а там и половину.
— Да объясни ты толком. Что такое мёртвый табор?
— Мне про него ещё бабушка рассказывала, покойница. Тот, кто с мёртвым табором встретится и правильно всё сделает, век не будет знать горя и бедности. Детям и внукам ещё останется.
— Ни хрена не пойму, о чём ты, — раздражённо прошептал Сыскарь. — Ходишь вокруг да около. Суть давай.
— Суть простая, чего тут непонятного, — быстро и горячо зашептал в ответ Симай. — Мёртвый табор — он и есть мёртвый табор. Неупокоенные цыганские тела и души. Днём они мёртвые лежат где-то в степи, в лесу на поляне, под ракитовым кустом да за калиновым мостом, а ночью колесят по дорогам в кибитках, запряжённых волшебными невидимыми конями, или вот так, как сейчас, жгут костры, песни поют, пляшут, ждут, когда выйдет к ним на огонь живая добрая христианская душа.
— Зачем?
— Они же неупокоенные. Их убили и не похоронили по-христиански. И вообще никак. Надо, чтобы кто-то похоронил, отпел. Кто это сделает, тому они клады откроют заговорённые богатые, которые смертному просто так ни за что не дадутся в руки, сколько ни ищи.
— Однако… — поскрёб небритую щёку Сыскарь. — И кто же их убил?
Но ответить Симай не успел.
Неожиданно смолкли струны, оборвалась песня. Танцовщица остановилась, и товарищам показалось, что она смотрит в их сторону. И вслед за ней, одна за другой, сидящие у костров фигуры, поднимались на ноги и поворачивались спинами к реке, лицами к ним. В полном молчании.
Глава 19
— Нас заметили, — выдохнул Симай. — Теперь всё, деваться некуда. И захочешь, а не уйдёшь. Догонят.
— А что, надо уходить?
— Честно? Не знаю. Знаю только, что от мёртвого табора не уйти. У них кони волшебные.
— Как это — не знаешь? Ты же профи.
— Кто?
— Ну, деньги этим зарабатываешь.
— Говорю же, не сталкивался никогда. Поэтому и не знаю. Но бабка вроде говорила, что не делает мёртвый табор человеку вреда. Ежели человек не делает вреда ему.
— Вред мёртвым? Смешно.
— Не скажи. Вред кому угодно можно причинить. И потом, ты же сам видишь — это днём они мёртвые. А ночью вполне себе живые.
— Всё-таки иногда мне кажется, что я рехнулся и ничего этого на самом нет, — сказал Сыскарь в голос и поднялся с корточек. — Ни тебя, ни мёртвого табора, ни встречи с французским вампиром впереди, ни вчерашних оборотней. Одно моё больное воображение. Очень-очень больное. Что не отменяет необходимости действовать. Ибо, если кажущееся неотличимо от реальности, то где гарантия, что оно — кажущееся?
— Лихо загнул, — одобрил Симай и тоже поднялся. — Главное, не забудь потом разогнуть. А то так загнутое и останется.
— Ну что, идём? — осведомился Сыскарь. — Раз уж бежать нельзя.
— Идём. Куда деваться… Одно только помни твёрдо. Ни вина, ни пищи из их рук не принимай. Только воду можно.
Всё оказалось не так уж страшно и даже где-то обыденно. С ними поздоровались, предложили присесть у костра, разделить трапезу. Они поздоровались в ответ, присели, вежливо отказались от вина и пищи, попросили чистой воды.
— Вижу, понимаешь, кэрдо мулеса, — удовлетворённо кивнул пожилой седой цыган с несколькими золотыми перстнями на пальцах. — Молодец. Заставлять не будем.
— Вы и не можете, — ухмыльнулся Симай. — Мёртвые над живыми не властны без воли живых.
— Ага, — сказал седой с самым серьёзным видом. — Не властны. То-то я гляжу, твой друг здесь с нами по своей воле сидит.
Сыскарь услышал, как замерло и снова пошло сердце. Втянул ноздрями ночной воздух. Медленно выдохнул. Так-так-так. Неужто и впрямь этот мёртвый цыган что-то знает?
— Меня зовут Андрей, — сказал он, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Андрей Сыскарёв, сын Владимира. Моего товарища — Симайонс Удача или просто Симай. А вас?
— Мёртвым имена ни к чему. Но можете звать меня Баро. Когда-то я был тут старшим… — Он опустил нечёсаную седую голову, вздохнул длинно и тяжело. Снова поднял голову и посмотрел на Сыскаря чёрными глазами, в которых отражённое живое пламя костра смешивалось с такой неизбывной смертельной тоской, что казалось, ещё немного — и она выплеснется наружу, затопит всё вокруг и тогда уже точно не останется никакой надежды — ни у живых, ни у мёртвых. — Я и теперь вроде как старший. Но на самом деле это уже не важно.
— Для нас важно, Баро, — сказал Симай. — Ты можешь рассказать, где и как погиб табор?
«И как мне вернуться домой?» — чуть не вырвалось у Сыскаря, но он сдержался. Практически чудом. Если хочешь получить нужный тебе ответ, научись выбирать нужное время, чтобы задать вопрос. И ни в коем случае не торопись. Как бы тебе ни хотелось.
— Зачем тебе? — вопросом на вопрос ответил Баро. — Похоронить сможешь?
— Может, и смогу. От тебя зависит.
— Как всегда. Что взамен хочешь? Клад, небось, открыть заговорённый. Такой, чтобы и детям и внукам хватило?
И опять Сыскарь сдержался и не проронил ни слова, шестым чувством ощутив, что время говорить Симаю и вновь обретённый напарник скажет всё, как надо.
— Клад… — повторил раздумчиво Симай. — Клад — оно неплохо. Но уж больно хлопотно. А мы с Андрюхой люди вольные, на подъём лёгкие. Опять же, деньги головой и руками сами зарабатываем, не жалуемся.
— Никогда не поверю, чтобы цыгану золото было не нужно и камни самоцветные, — хмыкнул Баро. — От клада он отказывается. Темнишь, кэрдо мулеса.
