– Йодом помажь,– угрюмо сказал сидевший здесь же Дракон.– Не
тяни в пасть...
Лаврик не отреагировал, продолжая сосать царапину. Он был
растрепан и как-то незнакомо возбужден, пенсне сидело на носу косо.
– Ага, садись, Кирилл,– сказал Дракон помягче. Придвинулся
поближе, хлопнул Мазура по коленке.– Понимаешь, тут такое дело, придется тебе в
качестве свидетеля на протоколе расписаться...
Несмотря на весь душевный раздрай, не отпускавший с самого
момента пробуждения, Мазур все же холодно отметил, что адмирал пытается
выглядеть спокойным и участливым, а на самом деле столь же возбужден, как и
Лаврик, как Лымарь с его суетливыми движениями совком и веником...
– Какой протокол? – спросил Мазур настороженно.
– Ну, не допроса, конечно... Заверишь протокол врачебного
осмотра покойной. Как полагается. Врач, капитан и два свидетеля. Триколенко уже
расписался, а Самарину светиться не стоит... Труп у нас, знаешь ли. Скончалась
гражданка Гридасова от острой сердечной недостаточности. Сердце у нее оказалось
дохленькое...
Мазур оглянулся на белую ширму, но не смог ничего за ней
рассмотреть. Резкий, острый аптечный запах, вовсе не напоминавший сердечные
лекарства, еще висел в каюте – и усилился, когда совсем рядом с Мазуром
осторожно пронес совок Лымарь.
Подняв голову, Мазур встретил взгляд адмирала – не
злой, как следовало бы ожидать, а полный боли. Именно этот взгляд и заставил
молчать, хотя у Мазура так и рвалось из груди то ли ругательство, то ли оханье.
– Как же...– только и пробормотал он.
Дракон нагнулся к нему, произнес тихо, доверительно:
– Понимаешь, Валерка Гридасов – золотой мужик. Я с ним
воевал, от звонка и до звонка, Отечественную, а потом и с япошками. Он
правильный мужик, ясно? Моряк от бога. Ни в чем он не виноват, конечно, но
из-за этой поганой мокрохвостки, зуб даю, не только может огрести полные трюмы
неприятностей, но и погон лишиться. А это будет неправильно. Категорически
неправильно... Только кто ж нас послушает, наверху после этого пидера, Саблина,
совсем озверели, в другое время еще можно было рассчитывать на объективное
рассмотрение, а теперь... Нас тут пятеро, и четверо собираются молчать, как
рыбы... Присоединишься?
– А...
– Получится,– подхватил Дракон на лету его невысказанную
мысль.– Обойдется. Будет, конечно, Валерке втык и разнос, не без того, но это
уже пройдет по другому разряду. Нам, старикам, к строгачам не привыкать...
Видишь ли, эта паршивка сама к нам пришла, чтобы ты знал. И, путаясь в соплях,
настрочила обширнейшую явку с повинной. Вон, на столе лежит... эпистоляр, что
твоя «Война и мир». Что у нас прописано в уголовном кодексе? Освобождается от
ответственности гражданин СССР, завербованный западной разведкой, ежели он
пришел с повинной и чистосердечно во всем признался. Пришла она и призналась. А
потом сердчишко не выдержало. Для адмирала Гридасова этот вариант весьма
неприятен, но другой расклад был бы еще хуже... Я на тебя надеюсь, Кирилл...
Все я понимаю, что у тебя на душе, да, видишь ли, войны никогда не бывает ни
слишком мало, ни слишком много. Война – она и есть война. На аркане тебя в
«морские дьяволы» не тянули, сто раз мог гордо развернуться и уйти...
Мазур покосился на Лаврика.
– Там тоже могила,– сказал адмирал.– Ребятки молчать
умеют...
Мазур молчал, избегая смотреть в сторону раздвинутой на
полкаюты белой ширмы. Несколько дней назад, совершенно точно знал, принялся бы
что-то вякать, в бутылку лезть, но вот теперь... Что-то сломалось в душе
навсегда. Быть может, это означало, что он повзрослел окончательно.
– Как пистолет с одним патроном в старину? – спросил
он, кривя губы в жалкой, вымученной улыбке.
– Вроде.
– Где расписаться?
– Вон там, Самарин покажет...
* * *
...Выйдя на шлюпочную палубу, он плюхнулся на белую скамейку
и равнодушно смотрел, как исчезает на горизонте атолл – «Сириус» –
уходил прочь от того места, где покоились на дне «Агамемнон» и «Русалка», где в
подводной пещере лежали рядышком свои и чужие, где старший лейтенант Мазур
показал себя настоящим «морским дьяволом», но получил взамен выжженный напрочь
кусочек души. Ему казалось, что теперь он не сможет никого любить и верить
никому не сможет – за исключением своих, родной стаи...
– Ну, наконец-то я тебя нашла...
Он равнодушно поднял глаза – Мадлен стояла над ним, в
белых брючках и легкой синей блузке, свежая, веселая, улыбающаяся. Гибко
присела рядом:
– Я, случайно, не помешала полету научной мысли? Если ты
рождаешь эпохальную теорию, так и скажи...
– Да нет,– сказал он вяло.
И уставился на ее шею, едва заметно пульсировавшую артерию
под ухом. Мазур вовсе не хотел ее убивать, он же не сошел с ума, в конце-то
концов, просто задумался вдруг: если чикнуть лезвием по этому самому месту, по
загорелой коже, все будет легко. Что-то с ним произошло, что-то в нем
изменилось – он смотрел на человека и думал, как нетрудно, оказывается,
его убить. Несильное движение клинка... Нет, он не рехнулся, но определенно
стал другим, смотрел теперь на людей по-иному...
– У тебя что-то случилось?
– Да нет,– сказал он спокойно.– Просто не выспался.
«Судя по твоему беззаботному виду, с тобой тоже еще ничего
не случилось,– продолжил он мысленно – холодно, отстраненно.– Но вскоре
что-то обязательно случится, потому что нельзя оставлять это просто так, пора
что-то делать... Интересно, на чем Лаврик ее подловит? Если ее и будут ломать,
а иного и предположить нельзя, то – совсем скоро...»
– Ты не видел лейтенанта Ожье?
– Нет.
– Запропастился куда-то поутру, в каюте его нет...
– Тебе, я думаю, лучше знать, а?
– Ох! – вздохнула Мадлен, старательно закатив глаза.– А
ведь кто-то обещал не ревновать... И не делал к тому же ни малейших попыток
продолжить на корабле то, что имело место в Виктории...
– Я и не ревную. Просто констатирую факт.
– Куда подевалась вся твоя романтика? – фыркнула
Мадлен.– Море, солнце, прекрасная погода...– она нараспев продекламировала:
Un matin nous patrons? le cerveau plein de flamme
Le cоer gros de qrancune et de de sirs amers,
Et nous allons, suivant le rythme de la lame,
Bercant notre infini sur le fini des mers...
[5]
– Это что? – спросил ничего не понявший Мазур.
