— Нет.
— Почему?
Джек пожал плечами.
— Не люблю девчонок.
— Меня же любишь.
Верно. Ее он любил. Он взглянул на Эмму. Вопрос, который он всегда хотел задать, распирал его изнутри.
— Куда ты все время рвешься?
Она не стала делать вид, что не поняла.
— Домой. Куда же еще?
Такого ответа Джек ожидал меньше всего.
— Но… ты не можешь, — запнулся он. — Ты же только что оттуда сбежала.
Эмма непонимающе смотрела на него.
— Это твоя мама забрала меня оттуда. С чего ты решил, что я хотела уйти?
Джек почувствовал, как заливается краской.
— Там было небезопасно. Твой дядя…
— Любит меня, — горячо заверила Эмма. — Он любит меня.
Джек готов был поспорить на все оставшиеся у него карточки, что Эмма даже не заметила, что плачет.
Джек застал Корасон в прачечной, где мексиканка отделяла белое белье от цветного.
— Может быть, если я повторю это еще раз семьсот, ты научишься выворачивать одежду, когда кладешь ее в корзину, а?
Он уселся на крышку сушилки, свесил ноги.
— Можно задать тебе вопрос?
— Конечно.
— Как узнать, что ты кого-то любишь?
Корасон подняла глаза, и на мгновение ее руки застыли.
— Это сложный вопрос, — ответила она. — Обычно ты сам себе должен на него ответить.
— Если любишь человека, хочешь о нем заботиться, верно?
Она лукаво улыбнулась.
— Кое-кто передумал насчет Рэчел Ковингтон?
— И если любишь человека, то не должен его обижать?
— Да, — согласилась Корасон, — но иногда, тем не менее, такое случается.
Да уж, только еще больше запутался! Джек поблагодарил Кору и бросился вон из прачечной, вверх по лестнице. Дверь в комнату Эммы была, как обычно, закрыта. Но ей как-то удалось украдкой выбраться из комнаты, когда никто не видел, потому что на пороге его спальни лежала стопка аккуратно перевязанных бейсбольных карточек.
Так он узнал, что девочка хочет сбежать.
Джеку казалось, что веки весят килограммов по пятнадцать каждое: почему так тяжело после полуночи не смыкать глаз? Он слез на пол и сделал еще пятьдесят приседаний, потом стал мерить шагами комнату. Его родители только-только легли спать. Он знал, что Эмма дождется, пока все крепко заснут, и только потом выскользнет из своей комнаты.
В двадцать минут второго Джек сглотнул и направился в комнату Эммы. Впервые он отправлялся в ее спальню, а не принимал гостью в своей. И хотя у него было лишь отдаленное представление о том, что могло произойти между Эммой и ее дядей, но он предположил, что случилось это все у нее в постели.
Джек решил: либо его план сработает, либо она своим криком перебудит весь дом.
Он повернул ключ в замке, который она без труда открывала, и в полоске света, падающего из коридора, проскользнул в комнату. Еще секунду назад Эмма лежала лицом к стене, а в следующую уже пристально смотрела на Джека огромными, как блюдца, глазами. Ее тело было напряжено, как струна.
— Тс-с, — успокоил Джек. — Это всего лишь я.
Похоже, Эмма не очень-то успокоилась. Она не шелохнулась и продолжала хранить мертвое молчание.
— Можно мне сесть?
Она не ответила. Джек ощутил, как закололо в животе от осознания того, что никто никогда раньше не спрашивал у нее разрешения. От его веса матрас прогнулся, и Эмма скатилась к его согнутому колену, как деревянный чурбан.
— Я хотел тебе кое-что показать, — прошептал он. — Я хотел тебе показать, что человек, который любит, не всегда причиняет боль.
Он глубоко вздохнул и взял ее за руку.
Она замерла. Они впервые дотронулись друг до друга, исключая те случайные прикосновения, когда обменивались бейсбольными карточками. Она ожидала, что он сделает еще что-то, что-то настолько отвратительное, что Джек даже не хотел об этом думать. Но он сидел, сжимая ее ладошку, пока Эмма не протянула вторую руку и не накрыла ею ладонь Джека, пока не заползла к нему на колени, как ребенок. Она уже и забыла, что ей всего-то девять лет.
29 июня 2000 года
Окружная тюрьма Кэрролла,
Нью-Хэмпшир
Джек завязал галстук классическим узлом и затянул его, изо всех сил стараясь не проводить аналогий с судом Линча. Разгладил конец галстука, не отрывая взгляда от незнакомца в зеркале. Синий пиджак, брюки цвета хаки, легкие мокасины и галстук — его «форменная» одежда для зала суда. И мужчина, смотревший на него из зеркала, прекрасно понимал, что судебная система не работает.
По ту сторону стены раздался резкий стук.
— Шевелись, — поторопил конвоир. — А то опоздаешь.
Джек дважды подмигнул, мужчина в зеркале сделал то же самое. Джек поднес руку к голове. От влажного воздуха душевой волосы стали слегка волнистыми. Он сказал себе, что уже пора.
И не тронулся с места. Казалось, его ноги прибиты к цементному полу гвоздями. Он ухватился за край раковины и попытался отвести ногу назад, но его в буквальном смысле парализовало от страха перед тем, что ожидало впереди.
Конвоир просунул голову в душевую. Джек встретился с ним в зеркале взглядом и понял, что не может произнести ни слова.
Тогда конвоир схватил его за руку и силой потянул за собой.
— Простите, — пробормотал Джек.
Конвоир кивнул.
— Не ты первый…
— И не забудь сказать Дарле, когда решишь, что на горячее, — напомнила Эдди.
Рой обнял ее за плечи.
— Мы и без тебя справимся.
Он оглядел ее, гордый тем, что эта девушка в бледно-желтом костюме, в туфлях на каблуках, с каштановыми волосами, собранными сзади простым золотым зажимом, — его дочь. Господи, она похожа на настоящую бизнес-леди, а не на жалкую официантку!
— Ты красавица, — сказал он негромко. — Джек глаз не сможет оторвать.
— Джек меня даже не увидит. Я должна буду сидеть за дверью, потому что я свидетель. — Неожиданно Эдди сбросила жакет. — Кого я хочу обмануть? — пробормотала она, протягивая руку за фартуком. — Я сойду с ума, если буду сидеть там весь день. По крайней мере, здесь я смогу сосредоточиться…
— …на том, что происходит в суде, — перебил ее отец. — Эдди, ты должна ехать! В тебе есть что-то… Ты — как маяк, люди идут на твой свет. Или якорь — и все остальные цепляются за тебя, словно за жизнь. Ты даешь нам силы выстоять. И я думаю, что именно сейчас Джеку необходимо за что-то ухватиться. — Он помог ей снова одеться. — Ступай, ступай в суд!
