– Это зоопарк? – любопытствовал Гарбе, указывая на высокую стену, из-за которой доносилось рычание хищников, поглощавших ежедневную порцию баранины.
Судно неторопливо двигалось вдоль поросших кустарником берегов Одера. Немногочисленные рыбаки, по большей части пенсионеры, возвращались домой с сетками, полными окуней. Деревья еще не расстались с зеленой кроной. Природа как бы не замечала наступающей осени.
– Это водонапорная башня, да? – шепотом спросил Гарбе, показывая на квадратное кирпичное здание слева по борту.
Полицейский кивнул в ответ и повернулся к сидящему напротив сослуживцу, в руках у которого был закрытый на замок саквояж с надписью «Вещественные доказательства».
– Смотри-ка, Райнерт, как мы быстро доплыли. Я же говорил – по Одеру получится быстрее.
– Ты со своим талмудическим умом никогда не ошибаешься, Кляйнфельд, – ворчливо отозвался его собеседник.
Матрос Гарбе посмотрел на стальную паутину Королевского моста (заклепки особенно его заинтересовали) и прибавил газу. Было жарко и сонно. Полицейские смолкли. Когда мост остался позади, Гарбе повнимательнее вгляделся в лица своих пассажиров. У четырех из них были усы, у одного – борода, еще один был гладко выбрит. Бородач попыхивал трубочкой и шепотом переговаривался с сидящим рядом с ним усатым блондином. Оба каждым своим словом и жестом давали понять, что командуют здесь они. Лица Кляйнфельда и Райнерта также украшали небольшие усики. Рыжие усищи щетинились и под носом у коренастого молчаливого полицейского, сидящего бок о бок с бритым плотным брюнетом с усталым взглядом. Брюнет то и дело наклонялся поближе к воде и вдыхал сырой воздух, после чего его разбирал кашель – упорный и сухой, словно что-то поцарапало ему глотку. Заходясь от кашля, брюнет опирался на пулемет, которым был вооружен глиссер, и не отрывал глаз от воды.
Матрос Гарбе заскучал и посмотрел вверх на конструкции Лессингова моста, под которым они проплывали. Сверху что-то капало – вода или лошадиная моча. Гарбе постарался так сманеврировать суденышком, чтобы на него не попало ни капли. Когда они прошли под мостом, Гарбе догадался, что пропустил очень важный фрагмент разговора.
– Ваше превосходительство, я так и не понял, – в голосе брюнета слышалось едва сдерживаемое бешенство, – зачем меня и моего человека вызвали на это преступление? Не могли бы вы, как мой непосредственный начальник, разъяснить, что происходит? Круг моих обязанностей увеличился?
– Я дам вам необходимые разъяснения, Мок. – Блондин с усиками говорил дискантом. – Но сначала напомню: я не обязан разъяснять вам что бы то ни было. Слыхали о такой штуке, как приказ? Если служишь в полиции, надо выполнять приказы. Крепкий желудок тоже не помешает. Впрочем, подчиненные могут блевать хоть по сто раз на дню. Главное, чтобы приказ был выполнен. Вы меня поняли? И не величайте меня «вашим превосходительством», тоже мне шутник выискался.
– Так точно, герр советник! – гаркнул Мок.
– Чудно. – От улыбки светлые усики задрались кверху. – А теперь подумайте сами, зачем тут понадобились и я, и вы? Почему криминалькомиссар Мюльхаус попросил нас помочь?
– Голые трупы и мешочки на яйцах, – пробурчал рыжий усач. – Может, они педики. А эта публика известна нам в III-б.
– Отлично, Смолор. Я вас, правда, не спрашивал, но вы все изложили верно. Четверо убитых педерастов. Юрисдикция комиссара Мюльхауса и нашего отдела III-б. С сегодняшнего дня вы и Мок командируетесь в комиссию убийств в распоряжение комиссара Мюльхауса.
– Но ведь из наших людей Лембке и Мараун лучше знают среду гомосексуалистов. – Брюнет вскочил так резко, что глиссер покачнулся. – Мы со Смолором только переписываем девчонок и время от времени трясем подпольные клубы. Тогда почему…
– Во-первых, Мок, – подал голос бородач с трубкой, – герр советник Ильсхаймер уже объяснил вам, какое значение в работе полиции имеет приказ. Во-вторых, мы не знаем, были ли эти четверо моряков гомосексуалистами. Выясните, кто еще мог носить кожаные мешочки. И наконец, в-третьих, герр советник Ильсхаймер много мне о вас рассказывал. Я знаю, что не удержал бы вас от проведения своего, частного расследования. А на что вам частное расследование, если можно заниматься этим делом официально под моим руководством?
– Не понимаю. – Брюнет говорил медленно и хрипло. – Какое еще частное расследование? Зачем мне заниматься убийством каких-то педерастов?
– Затем. – Бородач окутался ароматным дымом трубочного табака «Бадиа». – Прочтите-ка вот это. Данный кусочек картона был заткнут за ремешок кожаного чехла одного из убитых. Вслух, пожалуйста.
Матрос Гарбе уже не замечал ни старинного здания силезской регенции,
[2]
которое как раз показалось слева, ни госпиталя Святого Иосифа по правому борту. Все его внимание было поглощено таинственным посланием, которое оставил убийца.
– «Блаженны невидевшие и уверовавшие.
[3]
Мок, сознайся, что совершил ошибку, признайся, что уверовал. Если не хочешь больше вырванных глаз, сознайся в ошибке».
– Что? – крикнул рыжеусый. – Я ничего не понял!
– Послушай, Смолор, напряги свою тупую башку и слух. – Брюнет говорил тихо и медленно. – Хотя тебе это будет не по силам. На, прочти сам. Давай же!
– «Блаженны невидевшие и уверовавшие, – запинаясь, читал рыжеусый. – Мок, сознайся, что совершил ошибку, признайся, что уверовал. Если не хочешь…»
– Герр комиссар, советник Ильсхаймер прав… Я бы организовал частное расследование. – Тут брюнет раскашлялся так, словно в глотке у него были не волосы, а занозы.
Бреслау, понедельник, 1 сентября 1919 года, полдень
Погода испортилась, плотные тучи закрыли солнце. На третьем этаже здания полицайпрезидиума в комнате для совещаний собралось десять человек. Доктор Лазариус держал в руках коричневую папку, странички которой были исписаны каллиграфическим почерком. Рядом с ним сидели трое полицейских с короткими фамилиями: Хольст, Прагст и Рос. Это они обследовали место преступления, а потом протоколировали ход вскрытия. Смолор и Мок сидели рядом с шефом, справа и слева от Мюльхауса устроились его люди, которым он всецело доверял, – Кляйнфельд и Райнерт. Перед каждым из присутствующих стояла чашка моабитского фарфора, наполненная чаем.
– Значит, так, господа мои. – Лазариус вытащил сигару из жестянки, украшенной рекламой табачной лавки Дучмана. – Незадолго до убийства, около полуночи, в телах этих четырех матросов в возрасте приблизительно от двадцати до двадцати пяти лет оказалась лошадиная доза наркотика. Об этом свидетельствуют остатки опиума на пальцах рук. Такого количества хватило бы, чтобы усыпить их на много часов. Кроме того, опиум сыграл роль наркоза, когда им ломали конечности. К этому добавим, что все эти люди наверняка были наркоманами, о чем свидетельствует общее истощение и многочисленные следы от уколов. Один впрыскивал себе морфий даже в пенис… Так что их не надо было уговаривать разок-другой затянуться трубкой с опиумом.
