Мок спустил ноги на пол, прикрыл своим пиджаком худенькое тело девушки и, не сдержавшись, провел рукой по белой коже, усыпанной родинками, легонько коснулся мягких грудей, еще недавно таких жадных и требовательных.
Стоя в одних кальсонах, он смотрел на заснувшую Эрику. Внезапно ему вспомнилась сцена из поэмы Лукреция «О природе вещей»: некто обливается потом, ему с трудом повинуется язык, а уши наполняются шумом. Он сам сейчас был в таком же состоянии. Грустно. При обсуждении этой сцены на дополнительных занятиях его гимназический учитель Моравец называл ее «патографической»
[53]
и сравнивал со знаменитыми стихами Сафо и Катулла о воздействии на человеческое тело сильных чувств. Было от чего расстроиться.
– Все это патография, – произнес Мок вслух. – Значит, никакой любви на самом деле нет. Я не люблю эту пройдоху девку.
И Эберхард сорвал с Эрики пиджак. Она проснулась.
– Я не люблю эту пройдоху девку, – решительно сказал Мок.
Эрика улыбнулась ему.
– Ты такая хитрая? – разгневался Мок. – Чему ты смеешься, пройдоха девка? Хочешь меня разозлить?
– Боже сохрани! – произнесла Эрика очень тихо.
Глаза ее забегали. «Я напугал ее», – понял Мок, и волна гнева на самого себя захлестнула его. Невольно сжались кулаки. И тут раздался стук в дверь.
Постучали три раза с продолжительными интервалами, пауза, затем еще четыре раза так же медленно и дважды в быстром темпе. Условный сигнал, ритм «Песни силезца».
Мок открыл дверь и впустил Смолора. Спиртным от вахмистра уже не пахло. От него за версту несло мылом. Смолор был почти трезв.
– Вы что, мыла нажрались?
В присутствии подчиненного Мок одевался без малейшего стеснения. Эрика накинула платье.
– Это вода с мыльной пеной, – ответил Смолор. – Проблевался. Протрезвел.
Мок надел котелок и вышел на лестничную площадку. Вонь из засорившейся уборной так и набросилась на него, к горлу подступила тошнота. Мок ринулся вниз по лестнице. В подворотне он остановился и сделал несколько глубоких вдохов. Тошнота прошла, но слюны во рту было полно. Его трясло от отвращения к самому себе. «Чему ты смеешься, пройдоха девка?» – услышал Мок и увидел испуганный взгляд Эрики, взгляд ребенка, который не понимает, за что его сейчас ударят. Взгляд девочки, которая любит прятать лицо в шерсти веселой собаки-боксера.
«Боже сохрани», – послышалось Моку.
Хлопнув себя по лбу, Эберхард помчался наверх, отстучал на двери квартиры такт из «Песни силезца». Открыл Смолор. Вахмистр расположился на стуле в прихожей с газетой в руках. Из кухни доносилось жужжание мух. Воняло.
– Приведите сюда дворника, Смолор. – Мок наморщил нос и протянул подчиненному несколько банкнот. – Заплатите ему, чтобы прибрал в кухне. И пусть принесет постельное белье девушке. Чего вы ждете? Ступайте же!
Смолор удалился. Дверь в комнату была закрыта. Мок толкнул ее и вошел.
Эрика сидела на койке, зябко завернувшись в плащ.
– Почему ты сказала «Боже сохрани»? – Мок положил руки на плечи девушке.
– Я не хотела вас разозлить.
– Не сейчас. Раньше. Когда я тебя спросил, занимался ли твой клиент тобой или девушкой на коляске, ты воскликнула «Боже сохрани!». Почему?
– Если бы он занимался мной, это бы еще полбеды. Но девушка в коляске называла его «папа».
Бреслау, суббота, 6 сентября 1919 года, половина одиннадцатого вечера
– Дать вам мою собаку на ночь? – переспросил почтальон Доше.
Они с Моком сидели на лавке во дворе дома на Плессерштрассе. В окне квартиры Моков горел свет, видны были две головы, склонившиеся над столом: одна, со всклокоченными волосами, – Виллибальда Мока и вторая, с идеальным пробором, – Корнелиуса Рютгарда.
– Чем это они занимаются? – спросил Доше, забыв на секунду о странной просьбе Эберхарда.
– Тем же, что и вы с отцом каждый день, – ответил Мок. – В шахматы играют. Что касается моей просьбы…
– Да-да. На что вам моя собака? Я не хотел отпускать ее сегодня из дома. Она мне самому нужна.
– Видите? – Мок указал на жирную луну на небе, залившую тусклым светом темные окна, сортир и насос. – Сегодня ведь полнолуние?
– Точно. – Доше решил выкурить трубочку, последнюю за сегодняшний день, и полез в карман за кисетом.
– Я вам кое-что скажу. – Мок сделал страшные глаза. – Но это строго между нами. Понимаете? Это имеет отношение к следствию, которое я веду.
– Тому самому, о котором все только и болтают?
– Тсс! – Эберхард прижал палец к губам.
– Так точно! – Доше ударил себя кулаком в грудь и выпустил клуб дыма. – Клянусь, я никому ничего не скажу.
– Первое убийство произошло месяц тому назад…
– А я-то думал, с неделю будет…
– Тсс… – Мок подозрительно осмотрелся. На физиономии Доше отражалось крайнее любопытство. Мок продолжил: – Получается, что первое убийство преступник совершил в полнолуние, как и сегодня. Имеется подозреваемый без алиби. Если убил он, то труп находился у него в квартире несколько дней. Только не спрашивайте почему! Я все равно вам не скажу, дорогой герр Доше. – Эберхард закурил и выпустил дым в сторону шахматистов, которые грохотали фигурами, укладывая их в коробку. – У подозреваемого есть собака. Он утверждает, что не смог бы держать труп у себя в квартире так долго: вой собаки встревожил бы соседей. Вой собаки, понимаете, дорогой герр Доше? По словам подозреваемого, собака всегда завоет, если рядом труп. Вот сегодня мы с вашей собакой это и проверим!
– Но, герр Мок, – запыхтел Доше, – куда вы собираетесь забрать моего Рота? К какому еще трупу? Где этот труп?
– Тсс… Если эксперимент пройдет удачно, я и вас туда возьму. Хотите?
У Доше из трубки полетели искры. Отставной почтальон послушно передал Моку поводок:
– Хорошо, хорошо, вот вам моя собака, берите.
– Только никому ни слова…
Мок взял поводок, вытащил из-под лавки заспанного Рота, подал Доше на прощание руку и направился домой.
На крыльце бывшей мясной лавки стоял Рютгард с сигаретой во рту.
– Это и есть наш измеритель концентрации призраков? – Пылающий конец сигареты указал на полную недоверия собаку.
– Кто выиграл? – Шутка Рютгарда заставила Мока скривиться.
– Четыре партии; три – один.
– В твою пользу?
– Нет, в пользу Мока-старшего. Твой отец играет очень хорошо.
Мок ощутил прилив гордости.
