– Что ты имеешь в виду – шахматы или свою голодную терапию?
– И то и другое.
Играть Моку расхотелось, и в знак капитуляции он опрокинул короля.
Бреслау, среда, 3 сентября 1919 года, десять вечера
В танцевальном зале гостиницы «Венгерский король», в одном из особенно укромных кабинетов, обер-кельнер принимал у элегантного седовласого господина огромный заказ. Судя по худой фигуре, набор кулинарных изысков, зафиксированный обер-кельнером, был далек от обычного меню этого клиента. Второй мужчина – на несколько лет моложе первого – только головой кивал в знак согласия.
– Как я тебе и говорил, Эберхард, – тощий господин мановением руки отпустил кельнера, – начинать следует с наиболее мучительной части терапии. Знаешь, как юных курильщиков отучают от вредной привычки? Дают сигарету и велят затянуться и покашлять. Попробуй-ка…
Эберхард затянулся и несколько раз кашлянул. В легких сразу же возникла боль, рот заполнился горькой слюной. Сигарета полетела в пепельницу, дыхание сперло. Мок попытался вздохнуть. Оркестр играл фокстрот, две стройные фордансерки танцевали друг с другом, мигали лампочки вокруг танцпола, сидящие за столиками одинокие и немолодые мужчины пили рюмку за рюмкой, взбадривая себя. Из-за задернутых портьер доносилось хихиканье и сопение – «дамы белый порошок нюхают», как сказал один кельнер другому. «А это у какого-то астматика приступ удушья», – ответил второй кельнер, услышав хрип из кабинета Эберхарда.
– Ну, Корнелиус, – простонал Мок, – ну, удружил ты мне…
– Вот ты и ощутил в полной мере отвратительный вкус табака, – произнес Рютгард, наблюдая за фордансерками. – Но нам следует победить другую вредную привычку – пристрастие к плотному ужину, к поглощению горы мяса. Сегодня ты на собственной шкуре (точнее, печени) ощутишь страшные последствия обжорства. Твой мозг получит сигналы от кишечника и покарает тебя очередным кошмаром… Ты голоден?
– Ужасно. – Мок раздавил в пепельнице дымящуюся сигарету. – Я все сделал, как ты велел. После кофе с пирожными, который мы пили у тебя в середине дня, я ничего не ел.
– Ну так ешь в свое удовольствие, упитайся всласть. – Корнелиус наблюдал, как кельнер расставляет по столу закуски. Много закусок. – Помнишь, о чем мы говорили в окопах под Дюнабургом?
[24]
Мы тогда лишь о еде и вели разговоры. О женщинах было как-то неловко. В то время мы еще не были так близко знакомы. – Корнелиус взял литровый графин за тонкое горлышко и наполнил рюмки. – Ты мог часами описывать силезские рулеты, а я в ответ – камбалу по рецепту крестоносцев. Одно из любимых блюд средневековых рыцарей…
Мок влил в себя обжигающую струю водки, погрузил нож в толстый шмат масла, украшенный листьями петрушки, намазал маслом ломоть пшеничного хлеба и вонзил вилку в нежную мякоть студня. Куски его, таившие в себе осьмушки крутых яиц, зубчики чеснока и разваренные волокна свинины, так и таяли во рту. Проглотив студень, Эберхард постучал вилкой о рюмки, свою и Корнелиуса. Раздался мелодичный звон.
– Цак-цак, – сказал Мок и налил, не отрывая глаз от водки, замороженной до тягучести глицерина. – Твое здоровье, Рютгард. Здоровье угощающего.
Взяв рюмку за хрупкую ножку, Мок осушил ее и принялся за жареную сельдь, возлежащую на овальном блюде в луже маринада. Кости у рыбы были мягкие и легко перемалывались зубами.
– Так и было, – выпитые двести граммов явно ударили Рютгарду в голову, – женщин мы начали обсуждать значительно позже. Когда перестали стесняться собственных чувств. Когда…
– Когда узнали, что такое дружба. – Мок скрипнул вилкой по пустому блюду и поудобнее расположился на диване. – Когда поняли, что в мире шрапнели, обломков и вшей только в дружбе смысл. Не в понятии родины, не в отвоевывании у варваров плацдармов, а в товариществе…
– Поменьше патетики, дружище. – При виде двух кельнеров, расставлявших на столе серебряные блюда, прикрытые крышками с австрийским двуглавым орлом, Рютгард усмехнулся. – Смотри, – венеролог снял крышку, явно собираясь надеть ее себе на голову, – вот такие мы носили шлемы…
Горячая капля жира упала из-под крышки прямо на шею Рютгарду. Мок громко расхохотался. Врач хлопнул себя по обожженному месту, словно его комар укусил, а Мок наполнил пустые рюмки, постепенно поднимая графин все выше. Последние капли шлепались с высоты не менее десяти сантиметров.
– Пафос – это самое дурное из того, что мы пережили за эти два года. – Рютгард встал и плотно задернул портьеру их кабинета. – Он основан на фальши. Чувство дружбы и товарищества не может появиться перед лицом смерти. В таких обстоятельствах друзей нет. Перед смертью каждый одинок. Только страх и вонь. Наше товарищество крепло в ежедневном унижении, в поминутном презрении, которое нам довелось познать. Знаешь, когда я это понял?
– Когда? – спросил Мок, снимая крышки с блюд.
– Когда нам приходилось срать по приказу. – Рютгард чокнулся с Моком и с трудом проглотил жгучую жидкость. – Появлялся капитан Манцельман и приказывал оправляться всему взводу. Даже мне, санитару. Это он решал, когда всем испражняться. Мы сидели в окопах на корточках, и ледяной ветер хлестал нас по заднице. Время оправки определял Манцельман. Жалко, он не определил для нас время смерти. Мок, черт тебя возьми! На всем белом свете нас только двое! Ты и я! – Тише ты. Больше не пей. – Мок повязал себе накрахмаленную салфетку. – Если ты отказался от ужина, много не выпьешь. Три по сто – и достаточно.
Тарелку Мока украсили четыре подрумяненные гусиные шейки. Эберхард порезал деликатес на кусочки и с любовью уложил на хрустящие ломтики картошки. Под жареной кожей таился фарш из лука, гусиной печенки и жира. Мок возложил на получившиеся пирамиды мягкие кольца тушеного лука и приступил к трапезе. Неторопливо, методично он извлекал из густой подливы, щедро заправленной сливками и мукой, толстые куски свиного жаркого, присовокуплял к свинине куски фаршированного гуся с картошкой и отправлял в рот. Капусту, жаренную со шкварками, Мок сгребал вилкой, точно лопатой.
Тарелки постепенно пустели.
– Женщин мы стали обсуждать позже. – Рютгард закурил. – Когда русские затягивали свои песни. Тогда мы смотрели на звездное небо и каждый думал о теплых женских телах, о мягких грудях, о гладких ляжках…
– Корнелиус, перестань фантазировать. – Мок тоже закурил, отодвинул пустые тарелки и налил еще по одной. – Мы рассказывали друг другу не о женщинах, а о женщине. Каждый о своей, единственной. Я толковал тебе о своем романтическом идеале – таинственной рыжеволосой незнакомке, Лорелее из кенигсбергского госпиталя, а ты говорил исключительно о…
– Моей дочери, Кристель. – Рютгард выпил, не дожидаясь Мока. – О моей маленькой принцессе, которая теперь кокетничает с мужчинами и рассевает вокруг запах течки…
– Перестань. – Моку ужасно захотелось пить, и он отодвинул портьеру – позвать кельнера с пенистой кружкой. – Твоя маленькая принцесса уже взрослая девушка, и ей пора замуж.
